Аркадий Адамов - Стая

— Заключенный Лузгин, вернувшись в свою камеру, написал заявление нам. Сообщает, что его избили на допросе. Врач зафиксировал кровоточащие глубокие ссадины на лице и затылке. Люди слышали из вашего кабинета крики, потом оттуда, шатаясь, вышел Лузгин, держась за голову. Мы вынуждены начать расследование. На это время вы отстраняетесь от дознания по делу Лузгина.

Бескудин почувствовал, как кровь отливает у него от лица, и рука, державшая трубку, стала вдруг липкой от пота.

— Слушаюсь,— глухо произнес он.

Виктор сидел дома и томился от безделья и скуки. Рана уже почти не беспокоила его, больше мешала тугая и широкая повязка на груди. Он сегодня первый раз сам пошел в поликлинику на перевязку, и врач, осмотрев его, удовлетворенно хмыкнул:

— Заживает на вас, как на кошке. Через неделю плясать будете.

— Мне бы на работу надо,— просительно сказал Виктор.— Пока хоть без пляски.

— Ну, ну,— врач строго погрозил пальцем.— Без глупостей, пожалуйста.

Виктор пришел домой, слегка уставший от своей первой прогулки, осторожно, чтобы не задеть повязку, переоделся и улегся на диван. Мать укрыла ему ноги пестрым пледом и озабоченно спросила:

— Ну, что сказали?

— Что плясать уже можно,— недовольно проворчал Виктор.

— А вид у тебя усталый.— Она провела рукой по его лбу.— И потный ты. Это от слабости.

— Ослабеешь. Который день уже лежу.

— Только пятый. Ох, Витенька...

На столике у дверей зазвонил телефон. Мать сияла трубку.

— Тебя. Подойдешь?

— Что за вопрос!

И Виктор торопливо откинул с ног плед.

Звонил Онищенко. Виктор от неожиданности в первый момент даже не узнал его.

— Онищенко? —удивленно и обрадованно переспросил он.— Костя?

— Он самый. Звонил на работу, дали там твой телефон. Ты чего это дома лежишь?

— Да так. Малость поцарапали меня.

— Да-а. Работка у вас. Я тебе звоню насчет Карцева.

— Ну, ну!

— Вчера решение бюро райкома состоялось. Ох, и буря была! Восстановили его в комсомоле, без всяких взысканий. Черт знает что получилось. Тезке твоему выговор дали, Шарапову. И развернутое решение приняли. Из этого дела всем урок извлечь надо. Нам самим тоже, кстати. Тебя поминали, между прочим.

— Ишь ты. Ну, а с институтом как будет?

— Должны принять назад. Тут уж мы нажмем.

— Карцев-то сам уже знает?

— С утра наши звонят. Он на работе еще. Ну ладно. Ты, смотри, поправляйся. Может, заскочишь как-нибудь?

Они поговорили еще с минуту, и Виктор, простившись, повесил трубку.

— Вот так, мама,— весело объявил он.— С Карцевым все в порядке. Помнишь, я тебе рассказывал? — И с досадой прибавил: — А ты вот тут лежи майся.

И, вздохнув, он направился к дивану.

День прошел, как все эти дни, пустой и тягучий.

Под вечер неожиданно позвонил Карцев. Обрадованный Виктор зазвал его к себе. «Вместе с Раей, слышишь? — добавил он.— Такие, брат, новости...»

Вскоре в передней раздался короткий, неуверенный звонок.

...Выслушав рассказ Виктора, Раечка и Карцев долго не могли прийти в себя от радостного изумления.

Потом Карцев сухо сказал:

— Остался, значит, живой и невредимый Гусиная Лапа.

И столько было скрытой ненависти в его тоне, что Раечка спросила:

— Что ж его, по-твоему, специально убивать надо было?

— Да! — запальчиво ответил Карцев.— Как он убил Генку!

И тут Виктор, насторожившись, поинтересовался, как они ездили к матери Генки, о чем говорили с ней.

Раечка и Карцев, перебивая друг друга, принялись рассказывать о своей поездке. Когда они упомянули, что •не застали дома Анну Ивановну, Виктор досадливо сказал:

— Эх, жаль, черт возьми!

— Она в милицию побежала заявлять,— словно Оправдываясь, сказала Раечка.

«Значит, в четверг она волновалась,— подумал Виктор.— А в субботу у Федора Михайловича такая была спокойная...»

— И вообще мы бы ее, наверное, не нашли, если б не почтальон,— добавила Раечка.

Последнее елово прозвучало так неожиданно, что Виктор невольно спросил:

— При чем здесь почтальон?

— Мы квартиры не знали,— пояснил Карцев.— Ну, и спросили, где Фирсова живут.

Раечка улыбнулась.

— Толик ей почему-то сказал: «Эти Фирсовы долж> ны «Советский спорт» выписывать». А она говорит: «Не знаю таких. Ничего им не ношу». И вдруг вспомнила, что письмо им несет. И даже удивилась. «И писем,— говорит,— никогда не носила. Везет вам».

«Вот оно что,— насторожился Виктор.— Письмо вдруг получила. Никогда не получала и вдруг неожиданно получила».

И мысль об этом письме не давала ему уснуть в ту ночь.

Весь день дул холодный, пронизывающий ветер и сыпал редкий, колючий снег, а к вечеру внезапно потеплело, опустился туман.

Суета на вокзальной площади постепенно спадала. Меньше стало на стоянке машин, меньше людей вокруг, реже подходили усталые автобусы с широкими черными от грязи подпалинами на боках.

Отпусти© очередного покупателя, Галя нетерпеливо посмотрела на часы. Можно было уже, наконец, кончать работу. Около ее палатки теперь торчал только долговязый противный парень с испитым лицом, на котором все время блуждала нахальная улыбочка. Он вызывал у нее отвращение.

В последние дни она уже не раз замечала, как многое из того, что было ей раньше интересно и приятно, сейчас вдруг стало противно. И еще она просто устала, невозможно устала от вечной погони за удовольствиями, которые потом оставляли где-то в глубине души лишь горечь и обиду. Только раньше она себе в этом не признавалась.

Галя захлопнула окошечко, вышла из палатки щ не обращая внимания на глупые, насмешливые вопросы этого долговязого дурака, установила щит на застекленной витрине, ловко прижала его металлической полосой и надела замок. Потом она молча обогнула палатку, заперла дверь и, не оборачиваясь, пошла к подземному переходу. Парень двинулся было за ней, но вскоре отстал.

Она шла по ночной улице и в который уже раз перебирала в памяти события последних дней. Собственно говоря, как раз в последние дни никаких событий не было, Галя только напряженно ждала все время чего-то неожиданного и страшного.

После странного разговора неделю назад с тем худеньким белобрысым парнем из милиции — Галя поняла потом, что он из милиции,— все перепуталось у нее в голове. Он сказал, что она никуда не уедет, а она знала, что придется ехать, если за ней придут от Гусиной Лапы, так велик был ее страх перед этим человеком. Но никто не пришел. И она действительно не уехала, как и сказал тот парень. И еще он сказал, что они — это значит он и его товарищи — теперь глаз с нее не спустят. Действительно, первые день или два после этого какие-то люди провожали ее утром на работу, а вечером домой и даже дежурили днем около палатки. У Гали был острый глаз, и она все замечала. Но потом эти люди исчезли. И Петр тоже пропал, и Розовый. Это принесло ей неожиданное облегчение. Она даже обрадовалась их исчезновению. Ей стало как будто легче дышать, и теперь она уже опасалась, что они снова появятся.