Гелий Рябов - Мертвые мухи зла

- Это - раз, - усмешливо взглянула. - Теперь - два. - Взяла открытку, вгляделась: дворянка - на диване, дворянин около. - Конечно, у них приспособлено, диван - высокий, а мой матрац - куда там... Но в погребе ящики от снарядов. Я на дрова собирала. Принеси. Мы их сложим, а матрац поверху. И станет похоже...

Чертыхаясь и проклиная тот день, когда угораздили его воспоминания заявиться к бывшей Плате, принес требуемое и составил основание дворянского ложа. Она улеглась, подняла ноги:

- Подходи...

И вдруг он ощутил такое непреодолимое желание, что заскрипели стиснутые зубы. Надо же... Каковы эти дворяне, оказывается...

Пятый условленный раз, он же - способ, длился долго. У нее распухли губы, он, глянув невзначай в настенное зеркало, едва не упал: почерневший, иссохший, покойник, да и только... Но славно все было, славно и упо... Как его? Питательно? И, словно угадав его мысли, она прошептала:

- Упоительно, да?

Он только плечами повел. Верно. Вышло оно самое. Число зверя. Человеку такое недоступно...

- У меня к тебе просьбица будет... - проворковала. - Но нынче ты утомлен. Потом.

- Какая еще... - взглянул ошалело. - О... Опять?

- Не о том. Но ты ступай, помыйся, холодная, правда, да ведь греть некогда... - Поиграла глазами. - "Американская" гостиница. Да?

Обмер: "Ч-черт... Ей-то что? Чего это она?"

- Потом... - повторила загадочно. - Потом. - Улыбнулась. - А я была обманута. Насчет твоей бяки, а?

И рассмеялась скрипуче. От вдруг охватившей нервенности он тоже расхохотался.

Ночью ворочался, вскрикивал и несколько раз вставал пить воду. Ледяная, из ведра в сенях, она взбадривала, и вроде бы мозги вставали на место, но под утро увидел сон: стрельчатое украшение над высоким городским домом столичной архитектуры, в нем - окошко без стекла, украшение это видно и снаружи (а ведь этого быть не может: воздушного шара нет, и аэроплан мимо не пролетал), и с чердака, изнутри. И какой-то человек в невзрачной, словно стертой одежде - не рабочий и не барин, так, ерунда какая-то устанавливает в проеме "максим" без щитка, а внизу, по Невскому, прет изрядная толпа - шумная и ликующая. А с Садовой вливается в нее другая молчаливая, покойницкая. Даже лица видны: синие, невсамделишные. А человек, присмотревшись, начинает поливать и тех и других свинцом. Они разбегаются, роняя сумки, портфели, падая и пытаясь уползти под стены домов, но настигает, настигает их огневой вихрь. Стреляют со всех чердаков. И голос: "Они будут думать, что это полиция Временного правительства, та же царская, вот в чем дело... Откуда у большевиков пулеметы на чердаках? Чепуха..."

Голос становится знакомым, слышанным совсем недавно...

Какого черта... Кто это? Вставать? Куда, зачем, отстань, морковка прелая, не до тебя!

- Вставай, милый... Вставай.

С трудом разодрал слипшиеся веки.

- Ты? А... ты... кто?

Захихикала:

- Все вы одинаковые... Как на нас - восторг, как наелся - забыл. Татьяна я, не вспомнишь? - В голосе звучала не просто издевка - угроза странная, непостижимая...

Вскочил, тараща непонимающие глаза.

- А-а... Ладно.

- Садись, поешь, поговорим...

На столе потертая фаянсовая миска с кислым молоком, горбушка ржаная.

- Ешь.

Давясь, начал глотать. Господи, как же это невкусно!

Она подтянула гири ходиков.

- Восемь по-нашему. Пойдешь в храм...

- Ты охренела? Какой еще "храм"? Я на бога твоего...

- Заткнись, - перебила. - К тебе подойдет человек. Служба уже закончилась, народу немного, он легко тебя найдет. Выслушай внимательно и намотай на... - Захохотала с подвывом. - Наматывать, я так понимаю, уже не на что. Ладно. Прими совет: для тебя этот человек - якорь.

Начал громко икать, должно быть, сказывалось ночное...

- Я что, линкор?

- Ты ввязался в дело, дурак. Оно уже подкосило многих и тебя усечет, как голову Иоанна Крестителя. Я стараюсь токмо для тебя и для себя. Продолжения жажду...

И удалилась с каменным лицом.

- Какой хоть этот... церковь?

Высунула голову:

- Вознесения, на соответствующем проспекте.

Вышел на проспект. Против столичных - так, пшик один, но - ничего. Дома со вкусом, один хоть и нагроможденный без смысла, но красивый, как в Петрограде. А в глубине - колокольня. Ускорил шаг, вошел, какая-то бабка прошипела в спину:

- Перекрестился бы, нехристь...

Оборачиваться не стал, чего с нее, отрыжки, взять? В главном нефе уже убирали, о чем-то разговаривали два священника на солее. "Тоже мне, конспирация..." - подумал раздраженно и вдруг ощутил на плече тяжелую ладонь и голос, вроде бы знакомый, проговорил негромко:

- Не зыркай, споро на улицу, направо, к вокзалу. Я пойду следом - нет ли хвоста. В новый вокзал не ходи - зайдешь в старый. Прикорнешь на скамеечке, если ничего - я рядом сяду. Ступай...

Сделал, как велено, оглядываться не стал - чутье, пусть еще и совсем не оперативное, подсказало: шутки кончились.

Одноэтажный вокзал красного кирпича нашел сразу, в зале посапывали по лавкам ожидающие поезда пассажиры, пахло сортиром и какой-то неуловимой дрянью. Сел, в зал вели еще две двери, стал гадать - в какую именно войдет неизвестный гад. В том, что гад, - не сомневался. Доброму человеку все эти хитрости - горчица в задницу...

"Гад" появился ниоткуда. Сел рядом, поерзал, устраиваясь поудобнее:

- Слушай и запоминай...

Это был Кудляков, собственной персоной. Ильюхин так ошалел, что впал в летаргию и поначалу не услышал ровным счетом ничего. Но постепенно смысл сказанного стал доходить. Оказывается, в самом родном, самом честном и искреннем советском правительстве люди совсем разные, и оттого смотрят они в разные стороны. Кто-то желает, как встарь, попав в случай, обогатиться и слинять. Кто-то - свести счеты с бывшими обидчиками. Кто-то - наладить хоть какую-нибудь сносную жизнь. Остальным три раза на все насрать...

- А... ты? Ты кого представляешь? - выдавил через силу.

- Тебе бирку прибить надо? Страсть - она в чем? Бирку прибить и по ней определить - свой или чужой. А за биркой, парень, кишки, мозги, поступки и связи. Въезжаешь, матросик?

- Значит, ты - с этими офицерами? - Ударение сделал ненавистное, на предпоследнем слоге.

- Я с теми, у кого еще мозги окончательно не вытекли из ануса.

Не понял. Анус... Придуривается, что ли? Ладно. Тот, кто умеет вовремя слушать, - выигрывает, это Феликс завещал на одном совещании.

- Романовы сейчас в Тюмени. Их везет друг Якова Свердлова, Яковлев-Мячин. - Голос Кудлякова отяжелел, слова лились, как жидкий металл из разливочного ковша, - ни перебить, ни вопрос задать. Уточняющий. Хотя... Какие могут быть вопросы... Интересно-то - до посинения! Яковлев, он же Мячин, учился в Италии, на острове Капри, в специальной школе экспроприаций и террора, добывал деньги для партии, на борьбу. Мячину велено сохранить Романовых любой ценой... - Кудляков замолчал.