Андрей Дышев - Детектив от Иоанна

Интеллигент и Соотечественник кинулись вытаскивать мощное, пышущее жаром тело. Оказавшись на поверхности мусора, Боксер вскинул над головой, словно флаг, синий мешочек с нарисованным на нем оранжевым парашютом.

Соотечественник выхватил находку из рук полицейского, сунул в мешок руку, вывернул его наизнанку и поднял недоуменный взгляд.

— Но он пустой!

— Что значит пустой? — не поверил Интеллигент и сунул в мешок голову.

Отряхиваясь, к ним подошел Аулис.

— Мне кажется, — произнес он, глядя на вышитую надпись «Cake and brother», — что парашют кто-то умыкнул. Не хотите ли, господа полицейские, проверить свои трофеи?

— Это оскорбление! — возмутился Интеллигент. — Ты, сынок, не забывайся!

— Обыскивай! — злобно произнес Боксер и расстегнул пуховик, демонстрируя раздутые карманы.

— Я догадываюсь, чьи это проделки, — покусывая губы, ядовито произнес Соотечественник и с презрительным прищуром оглядел всех присутствующих. — Я догадываюсь… Моей родине все неймется… Она все еще хочет полакомиться моим трупом… Черта с два! Не выйдет! Я так просто не дамся…

— Может, мы его без парашюта сбросим? — предложил Боксер.

— Надо спросить у диспетчера, устроит ли его такой вариант, — ответил Интеллигент.

Аулис громко сопел, исподлобья глядя на полицейских. Прикидываются эти два олуха или, быть может, у них проявился синдром ягодично-мозжечкового ожирения? На кой ляд диспетчеру расплющенный труп агента? Диспетчеру нужен живой агент. Иначе зачем бы он стал говорить про парашют?

Он вернулся в кабину, согнал с кресла Стюардессу и долго вызывал на связь диспетчера. Аулис слышал в наушниках его тяжелое дыхание и приглушенный смешок и не понимал, зачем этот невидимый спаситель тянет резину, мучает его и подводит к последней черте самолет — к той черте, за которой спасти летучую машину не сможет уже никто… За окнами сгустилась темнота. Уже невозможно было что-либо рассмотреть. Исчезла земля, исчезли облака и небо. Самолет залип в бездонной, тягучей черноте. Это было хуже и страшнее, чем полет в тучах. Тогда ощущался полет, и можно было видеть, как серые туманные клоки проносятся мимо. А теперь нельзя было сказать с уверенностью, движется ли вообще самолет. Или же он завис в каком-то фантасмагорическом пространстве, где нет ничего, ни земли, ни неба, ни цели, к которой можно было бы стремиться, ни смысла, который бы этот полет имел.

— Ну что, сынок? — как всегда неожиданно отозвался диспетчер. — Подготовил агента к выброске?

— Мы не нашли парашюта, — ответил Аулис гробовым голосом.

Диспетчер помолчал, вздохнул.

— Что ж, — с легким сожалением произнес он. — Вы всегда поступали по своему усмотрению, хоп-шлеп — и гуд морген… Не смею навязывать вам свою волю, действуйте так, как считаете нужным.

— Погодите! — крикнул Аулис. — Я говорю вам правду! Мы не нашли парашюта! Я лично перерыл весь салон. Не знаю, куда он подевался!

Диспетчер кряхтел и хмыкал. Нежелание помогать Аулису вылезало из него в виде утробных нечленораздельных звуков.

— Топлива сколько осталось? — невнятно, словно у него склеились зубы, спросил диспетчер. — Посмотри на дисплей параметров двигателя. Внизу, под оборотами и температурой масла, где «Fuel»… Нашел?

— Нашел. Две тысячи пятьсот.

— Сколько?! — с веселым удивлением переспросил диспетчер. — Две тысячи пятьсот фунтов? Эге, браток, да у вас энергетические ресурсы почти на нуле. Долго не протянете…

У Аулиса захолонуло в груди. Он облизнул губы и машинально глянул на командира: может, очухался? может, у него включились мозги, рассеялась дурь, наступило прозрение? может, свершилось чудо, и дебил на мгновение превратился в разумного человека, с совестью, ответственностью и болью за вверенный ему самолет… Но увы! Все те же мелкие заплывшие глазки с мутным взглядом идиота, те же пузыри изо рта и мокрые штаны.

— Диспетчер!! Диспетчер!! — закричал Аулис. О, как мучительно больно умирала его последняя надежда! — Что же вы нас бросаете?! Я тут не один! Нас шестеро! Есть тяжелораненый, есть женщина…

— Ну и что? — равнодушно ответил диспетчер. — А мне какое до вас дело? У вас свой самолет, свой курс.

— Почему вы так говорите?! — ужаснулся Аулис. — Вы же обязаны…

— Вам я ничем не обязан, — оборвал диспетчер.

— Как же так? — голос Аулиса совсем ослаб. — Вы же ответственное лицо… вы же должны сопровождать самолеты…

— Должен. Но ваш самолет… э-э-э… он как бы сам по себе самолет.

— Что значит — сам по себе самолет?

— Он в ином воздушном пространстве порхает… Отдельно. На своем персональном эшелоне. Он не такой, как другие… — мучился, подыскивая точные слова, диспетчер.

— На персональном эшелоне?

— Вы сами избрали свой, особый курс, понимаешь? — теряя терпение, крикнул диспетчер. — Это же спецрейс! О чем ты думал, когда в самолет садился? У вас все не так, как у других самолетов! У вас все через жопу!

— Я ничего не понимаю! — в отчаянии воскликнул Аулис, хватаясь за голову. — Помогите нам приземлиться, и ничего больше от вас не надо!

— Если ты, сынок, до сих пор ничего не понял, — с усталой печалью произнес диспетчер, — то, наверное, уже никогда не поймешь. Прими мои соболезнования.

— Постойте!! Постойте!! — кричал Аулис, словно диспетчер, помахивая ручкой, медленно уходил в вязкую черноту, и она поглощала, переваривала его. — Вы же можете заполучить агента, если мы благополучно приземлимся в вашем аэропорту! Мои полицейские передадут его прямо вам в руки!

— Принять такой… э-э-э… одиозный самолет намного труднее, чем одного маленького агента, — возразил диспетчер, но Аулису показалось, что в его голосе вновь затрепетал слабый интерес. — Ох, мучаете вы меня своими проблемами. Я даже не знаю, что вам посоветовать…

— Что посоветовать… — словно эхо отозвался Аулис. — Представьте, что вы летите вместе с нами!

— Ой, ой, ой, сынок! Это слишком жестокое для меня испытание. Мне легче представить себя в пасти акулы, чем в вашем проклятом самолете!

— Почему же он проклятый? — едва не плача, произнес Аулис.

— Да потому, что все диспетчеры, все наземные службы от вашего самолета уже давно волками воют! — с необыкновенной злостью ответил диспетчер. — Всех он достал! То над городом в пике срывается, и все жители в панике разбегаются! То на бреющем полете над пляжем! То звуковой барьер перейдет глубокой ночью, когда все спят. И дерьмо из него сыпалось! И пассажиры пачками вываливались! И террористы его захватывали! И маразматики, и подлецы, и просто алкоголики! А сколько раз бывало, что у него крылья прямо в полете обламывались! А сколько раз его под завязку загружали ядерными бомбами вперемежку с пассажирами и отправляли в полет по всему миру! Ракетой его не сшибешь, в море не утопишь. А пилот из окна высовывается и орет: «Чтэ? Испугались? Всех в сортире замочу!» А несчастным пассажирам тоже несладко. Те немногие, которые выжили и не сошли с ума, рассказывали, что творилось в салоне во время полета. Мне даже противно говорить об этом! Содом и Гоморра! Стюардессы развратничают, голыми ходят по рядам, себя предлагают за умеренную цену и песни похабные поют: «Гони бабло, поганая шалава!» Педики пристают к мужчинам в туалете. Экипаж вечно дерется — летчики, борттехник, штурман, стюарды бьют друг друга, водой обливают, плюются, морды в кровь разбивают, никак разобраться не могут, кому занять кресло командира самолета. Или появляется в салоне кто-то из экипажа и объявляет: цена на билет выросла вдвое, и, кто не желает немедленно доплатить, будет насильно выдворен за борт. Пассажиры плачут, последние деньги отдают. А экипаж наглеет все больше и больше, заставляет платить за все: за пользование туалетом, за стакан воды, за аренду кресла и привязного ремня, за хранение багажа на багажной полке. И люди берут друг у друга в долг, продают золотые кольца, серьги, часы, одежду и платят. А что делать? Они ж в летящем самолете, из него не выйдешь! Хоп-шлеп — и гуд морген! Словом, ужасно все это, сынок! Ужасно!