Александр Содерберг - Ее андалузский друг

Ларс распечатал свои любимые фотографии Софии, положил их в папку, нарисовал на обложке цветочек и спрятал папку в дальний ящик.

София шла по коридору, глядя в пол и ни о чем особо не думая. Однако подняла глаза, услышав шаги навстречу.

Ее внимание привлекла женщина лет пятидесяти. София узнала ее — уже видела раньше. Она приходилась родственницей кому-то из пациентов. Кому именно, София не знала.

— София?

Ее удивило, что женщина назвала ее по имени — такое случалось нечасто, несмотря на бейдж у нее на груди.

— Меня зовут Гунилла Страндберг, и мне хотелось бы поговорить с вами.

София кивнула, улыбнувшись своей профессиональной любезной улыбкой:

— Разумеется.

Гунилла огляделась по сторонам, и София догадалась, что та не хочет разговаривать в коридоре.

— Пойдемте.

София провела Гуниллу в пустующую палату, закрыла за ними дверь.

Женщина открыла сумочку, достала кожаный бумажник, порылась в нем и извлекла то, что искала среди старых чеков и отдельных банкнот. Показала Софии свое удостоверение.

— Я из полиции.

— Вот как? — София стояла, скрестив руки на груди.

— Я хотела только побеседовать с вами, — спокойно повторила Гунилла.

София осознала, в какой позе стоит, — словно защищается от постороннего вторжения.

— Вероятно, вы меня узнаете? — спросила Гунилла.

— Да, я видела вас раньше. Вы навещали кого-то из пациентов.

Гунилла отрицательно покачала головой.

— Мы можем присесть?

София выдвинула стул, на который Страндберг тут же уселась. София присела на край койки. Некоторое время Гунилла молчала, словно подбирая слова. София ждала. Потом Гунилла подняла глаза:

— Я веду расследование.

София ждала продолжения. Страндберг, кажется, по-прежнему искала наиболее подходящие слова.

— Вы дружите с Гектором Гусманом? — Она говорила по-прежнему спокойно.

— С Гектором? Нет, я бы так не сказала.

— Но вы с ним общаетесь. — Это звучало скорее как утверждение.

София бросила на Гуниллу удивленный взгляд:

— В каком смысле?

— Да нет, ничего особенного, я просто хотела задать несколько вопросов.

— В связи с чем?

— Насколько близко вы общаетесь?

София покачала головой:

— Он лежал на отделении, мы разговаривали. К чему вы клоните?

Гунилла вздохнула, чуть заметно улыбнулась.

— Простите мою навязчивость, я так и не научилась сдерживаться. — Собравшись с силами, она посмотрела в глаза Софии: — Я… мне нужна ваша помощь.

Михаил упал в море. Пули, выпущенные ему вдогонку, прошли в волоске от него. Ныряя в темную воду, он слышал, как гудят над головой пули, полет которых тормозится водой. Через некоторое время он повернулся в глубине и стал всплывать — недостаток кислорода вынудил его снова подняться на поверхность. Клинообразная форма корпуса корабля спасла ему жизнь. Люди, стоявшие на палубе, не могли увидеть, что делается внизу. Постоянно двигаясь, Михаил держался у самого днища корабля. Когда включились двигатели, он решил рискнуть и поплыл к каменному причалу, взяв курс на его дальний конец. Причал был высокий. Если там не найдется лестницы или еще чего-нибудь другого, чтобы взобраться наверх, конец неизбежен. Все тело болело — русский понимал, что долго не продержится. Однако, доплыв до причала и завернув за его край, он увидел старую ржавую цепь, за которую зацепился и держался, пока отплывал корабль. Затем с великим трудом, преодолевая адскую боль, взобрался на пирс, прямо в мокрой одежде плюхнулся на сиденье прокатной машины, достал из бардачка навигатор и телефон, набрал номер Роланда Гентца. Он рассказал, что на судне их встретили огнем, что его люди убиты и что на корабле оказались трое — двоих он знал как Арона и Лежека, а третий был ему незнаком, однако он, судя по всему, швед.

Роланд поблагодарил за информацию и сказал, что перезвонит через несколько часов. Разговор прервался.

Вьетнамский капитан серьезно разукрасил Михаила — разбитый нос, сломанные ребра, однако со всем этим можно жить. Капитана русский не проклинал — как-никак он застрелил у него на глазах штурмана. Ему пришлось показать капитану, что его ожидает, ибо едва раздался первый выстрел, как стало совершенно ясно — капитан нарушил уговор с Ханке. За это Михаил и застрелил его штурмана — не поколебавшись ни секунды.

Михаил редко испытывал ненависть к людям, которые били его или стреляли в него, — они были в той же шкуре, что и он сам. Ему довелось побывать на войне и с афганцами, и с чеченцами, случалось лежать в засаде под массированным обстрелом — на грани того, что может вынести человеческая психика. Он видел, как его друзья падают убитыми, сгорают или взрываются, разлетаясь на куски. Сам он так же поступал с врагами, однако его поступки не были продиктованы ненавистью или желанием отомстить. Вероятно, именно поэтому он выжил.

С таким отношением к себе и к жизни Михаил начал работать на Ральфа Ханке. Так и относился, когда убивал кого-то по приказу Ханке, избивал неугодных или ехал в Стокгольм, чтобы сбить сына Адальберто Гусмана.

Мысли о том, правильно или неправильно он поступает, никогда не посещали его. Пройдя солдатом кровавые бессмысленные войны, он вынес из них понимание того, что ничего правильного или неправильного в мире не существует. Единственное, что есть в реальности, — это последствия. Если отдавать себе в них отчет, то жизнь будет двигаться по предсказуемому руслу.

Михаил остановил машину возле торгового центра. Люди косились на огромного окровавленного мужчину, который, покачиваясь, пробирался через толпу. В магазине, представлявшем собой смесь аптеки и парфюмерного, он закупил все, что нужно: бинты, пластыри, вату, антисептики и самое сильное обезболивающее, какое нашел. Когда он расплачивался, вежливые женщины в белых халатах за стойкой избегали смотреть ему в глаза.

Затем Михаил заехал в придорожный трактир и зашел в туалет. Там он облепил себя пластырями и принял четыре таблетки обезболивающего, запив водой из-под крана. После этого уселся в углу ресторана, пообедал, запив еду тремя бокалами пива. Потянулся — суставы захрустели, адская боль пронзила все тело.

Ожидая счета, включил навигатор. Датчик он успел установить на одном из ящиков с кокаином в трюме корабля. Дисплей не показал сигнала — видимо, они все еще находились в море.

Русский отправился в придорожный мотель — чистые простыни ужасного цвета, удушливо пахнущие ополаскивателем. Он разделся догола, осмотрел себя в зеркало, оглядел синяки, повращал плечами, вставил на место шейные позвонки. Его тело многое могло рассказать о его жизни: масса шрамов, четыре из них — от пулевых ранений, парочка — от осколочных. Шрамы были разбросаны по всему телу. Одни появились в результате целенаправленного насилия, другие — от несчастных случаев, но с каждым связаны яркие воспоминания. Некоторые из этих воспоминаний Михаил с удовольствием отправил бы в помойку, но не получалось — он обречен всегда носить их при себе. Каждый раз, глядя на свое тело, он осознавал, что он за человек.