Ярослав Карпович - Именем закона. Сборник № 1

Однажды вечером он принес из кооператива бутылку «Московской» и, давясь, выпил два стакана залпом. Именно в этот момент и позвонила Таня и пригласила встретиться и поговорить с Качиным еще раз. В нормальном состоянии Сергей наверняка бы не пошел — отговорился бы, оттянул, но сейчас ему море было по колено, все обиды и несправедливости выползли разом, вдруг и слились в тугой, болезненный ком где-то под ложечкой.

Он пришел к Тане домой, она занимала маленькую комнату в коммунальной квартире на третьем этаже (Сергей даже выглянул из окна, чтобы убедиться, что это то самое). Качин уже ждал с авоськой в руках, долго развязывал ее, еще дольше разворачивал газеты, в которые был наглухо закручен прибор, потом протянул короткую трубку с толстыми отсвечивающими синевой линзами. «Вот, я усовершенствовал… — сделал какое-то неуловимое движение, и возник еще один окуляр. — Как видите, теперь это бинокль, — произнес он торжественно. — Глядите!» Сергей навел «бинокль» на противоположную сторону улицы и вскрикнул от удивления. Показалось, что стоит в чужой комнате. В это просто не верилось. И смотреть — по сравнению с прошлым разом — стало гораздо удобнее. Невероятно, но Качин изобрел, открыл, соорудил нечто совершенно невозможное, немыслимое, вполне очевидно противоречащее законам физики (тем, которым обучили Сергея в гимназии еще до революции).

Можно было представить, что получится из этой заготовки, если передать идею в руки военного конструктора! У Сергея захватило дух. Подводно-надводное ви́дение обещало неуязвимость Красному воздушному и морскому флоту, преимущество в надвигающейся схватке с мировым империализмом и огромное душевное спокойствие и удовлетворение ему, Сергею Боде…

…Качин долго сомневался, раздумывал (мол, ничего не выйдет, никто всерьез не отнесется), но в конце концов согласился послать чертежи в Наркомат обороны. Ввиду особой секретности Сергей, после долгих и мучительных раздумий, решил направить чертежи фельдсвязью. Сцепуру он пока в известность не поставил — знал: ничего, кроме скандала, не выйдет. Что касается слежки, в нее он не верил изначально, полагая, что это кто-нибудь из знакомых подшучивает над Качиным. На заводе о приборе знали все, а может быть, кто-то из соперников выбирает момент, чтобы намылить счастливому влюбленному шею (Качин ухаживал за самой красивой девушкой на заводе). Однако проверить надо было, и Сергей решил не откладывать дело в долгий ящик. Утром следующего дня, когда до начала работы оставалось полтора часа, он занял позицию напротив дома Качина.

Это была рыбацкая хибара на берегу моря, неказистая, несклепистая развалюха. Сергей пристроился в тени огромного платана и делал вид, что читает газету, — древнейший прием всех сыщиков мира был уже настолько скомпрометирован кинематографом, что Сергей почти не опасался. Профессионал человека с газетой не заподозрит. Не дураки же в ОГПУ, да еще до такой степени!

Без пяти восемь во дворе появился Качин, он был в трусах. Распевая во весь голос «Мы кузнецы, и дух наш молод!», сбежал к воде и плавал ровно десять минут. Потом выбрался на берег, вытерся махровым полотенцем, умчался в хибару и тут же вышел в неизменной футболке с манжетами и клетчатой кепке. Заметив пылящий неподалеку фаэтон, окликнул извозчика и укатил, напевая: «Вздымайся выше, наш тяжкий молот…» Никакой слежки не было. Сергей сложил газету и сунул ее в карман, и здесь…

Из-за угла дома на сваях — он принадлежал артисту местной эстрады Зурабу Кули-оглы-заде, человеку неизвестной национальности и огромного таланта, — вывернул еще один фаэтон; несмотря на ощутимую уже жару, верх был опущен, в тени промелькнуло мужское лицо с усами, ничего больше Сергей заметить не успел, фаэтон набрал скорость и умчался.

Слежка? Возможно… Но пока не было доказано обратное, Сергей не мог себе позволить спать спокойно. Придя на работу, он вызвал оперуполномоченного Ханжонкова — этот молодой человек вот уже год пытался освоить таинственную японскую борьбу, чем вызвал почтительную зависть сослуживцев и помоперуполномоченного Малина.

Молодые люди вполне кимовского возраста и напора носили галифе в сапоги и толстовки и отличались друг от друга только «модусом вивенди»: Ханжонков был обременен семьей и детьми, а Малина опекала любящая мама солидного уже возраста. Сергей объяснил задачу, рассказал детали, теперь «усатому» — как окрестили фигуранта — деваться было некуда. Когда ребята ушли, Сергей направился к Сцепуре. Тот выслушал молча и лишь в конце обронил как бы между прочим: «Обложку завел?» — «Нет. Проверить надо». — «Чертежи экспертировал?» — «Отосланы». — «Ладно». Сцепура почему-то не сделал замечания за то, что все произошло без его ведома, и Сергей даже пожалел о своих нетоварищеских мыслях в адрес начальника. «Докладывай регулярно, — приказал напоследок Сцепура. — Враг не дремлет». В общем, все пока развивалось нормально.

На следующий день Ханжонков и Малин положили на стол Сергея дневник наблюдения:

«8.00. Качин купался. 8.15. Качин оделся и вышел из дома. 8.15—8.30. Видимо, ожидал фаэтона, но не дождался и пошел на завод пешком. Из-за дома на сваях, принадлежащего Зурабу Кули-оглы-заде — артисту местной эстрады, появился фаэтон с опущенным верхом № 13-Е под управлением Арнаутова Ивана Ельпидифоровича, состоящего на учете конной биржи в качестве частного владельца (номер выдан гормилицией в прошлом году). В фаэтоне находился мужчина на вид лет тридцати пяти, с черными усами, вроде как у товарища Буденного С. М., и панаме пляжного типа. На ногах у фигуранта имелись шлепанцы, издали опознанные как произведенные на Тутутском резинокомбинате (мастерской). Одет: белые брюки холстяные, такая же рубашка в виде пиджака…»

Сергей поднял голову: «Как это — в виде пиджака?». — «Понимаете, — объяснил Ханжонков, — она сначала была как рубаха, а потом, на наших, можно сказать, глазах, превратилась в белый курортный пиджак» — «И черные очки появились», — добавил Малин, плохо скрывая распирающую гордость. Что ж, рубаха-пиджак — это и в самом деле было похоже на профессиональную экипировку, очки же… А что? «Усатый» ведь не догадывался пока, что за ним следят профессионалы, и поэтому мог применять в целях маскировки и изменения внешности и очки. Для ОГПУ эти очки — чепуха, а для сосунка Качина… Вполне сойдет. Что ж, посмотрим. С этим Сергей своих помощников отпустил.

На следующее утро все повторилось в точности, за исключением финала. Он был печальным: Малин предстал перед Сергеем с перекошенной физиономией и заплывшим глазом. В дневнике было записано:

«…Когда Качин скрылся в проходной, фигурант вышел из фаэтона и направился к распивочному ларьку, где с 9.01 до 9.20 употреблял пиво, опорожнив при этом восемь полных кружек с пеной. Полагая возможным и необходимым осмотреть объект вблизи, мы с Ханжонковым подошли к фигуранту вплотную, и Ханжонков велел две кружки с отстоем. После чего продавец отказался отстаивать, ссылаясь на очередь (за нами встали еще двое), и тогда я сказал, что за нарушение правил советской торговли полагается домзак. При этих словах объект, повернувшись ко мне, произнес по-русски: «Сопляк». После чего Ханжонков завернул ему руку за спину и потребовал извиниться. Но объект вывернулся (Ханжонков очень при этом удивился) и нанес мне молниеносный удар, который я парировал, но не смог. После чего объект на наших глазах спокойно допил пиво, сел в фаэтон и уехал, а мы за ним не поимели никакой возможности. Обращаем внимание руководства на крайне слабую физическую подготовку личного состава».