Лео Перуц - Прыжок в неизвестное

Всего происходившего в комнате Демба не замечал и не слышал. На игорном столе рассыпано было теперь множество банкнот и серебряных монет, двести семьдесят крон, и они принадлежали ему. Как кошка ходил Демба, крадучись, вокруг стола. Как бы ему устроить так, чтобы деньги попали к нему в руки и в карман? Улучить самый благоприятный миг и ухватить их с быстротою молнии — это, казалось, было так легко, и все же… Демба не решался на это.

Очередь была теперь за служащим сберегательной кассы, и обыск обнаружил в его карманах перочинный ножик, портсигар из Карлсбада, два парижских резиновых изделия и брошюру «Искусство начинать и вести беседу». Затем обыскан был Соленая Булка, кельнер, но у него оказалась только дюжина фотографических карточек кабинетного формата, на которых он сам был изображен под руку с пожилою, взиравшей на него весьма любовно дамою. После этого доктор Рюбзам обратился к Станиславу Дембе.

— Разрешите? — спросил он вежливо.

Демба встрепенулся.

— Что вам нужно?

— Это, конечно, только формальность, — сказал доктор Рюбзам. — Я, разумеется, вполне уверен, но…

— Да что же вам нужно? — спросил Демба, раздосадованный, что ему помешали.

Как раз в этот миг ему пришло в голову средство спрятать деньги. Он собирался попросить Гюбеля взять их покамест к себе, а уж потом легко было найти выход.

— Я просил бы вас прежде всего снять накидку, — сказал доктор Рюбзам. — Повторяю, я далек от мысли сколько-нибудь… Но…

Демба вытаращил на него глаза и подумал, что ослышался.

— Что вы толкуете? Что вы сказали о моей накидке?

— Да, я попросил бы ее снять, — доктор Рюбзам становился нетерпелив.

— Ни за что, — сказал Демба.

— Что это значит? — спросил доктор Рюбзам. — Вы не хотите?

— Вздор, — сказал Демба. — Оставьте меня в покое.

— Весьма подозрительно, — воскликнул почтовый чиновник.

— Ага! — вырвалось у госпожи Сушицкой.

— В самом деле, очень странно, — подтвердил коммивояжер.

— Так вот в чем дело! — сказал доктор Рюбзам.

— Демба! — крикнул Гюбель. — Часы у тебя?

— Какие часы? — спросил Демба, оторопев.

— Часы господина доктора.

— Не думаете же вы, что я у вас украл часы? — закричал Демба в отчаянии.

— Нет? — спросил доктор Рюбзам изумленно и не совсем уверенным тоном. — Я думал, может быть, в шутку…

— Но ведь это нелепость! — уверял Демба.

— В таком случае дайте же себя обыскать.

— Нет, — твердо сказал Демба.

— Но послушай, Демба, это ведь только формальность. Не станут же эти господа…

— Нет! — заревел Демба и взглянул с мольбою о помощи на студента-медика.

— Вот как! — произнес доктор Рюбзам. — Вы не желаете? В таком случае я знаю, как поступить.

Он повернулся к Дембе спиною и подошел к столу.

— Я не стану спорить, — сказал он совершенно спокойно. — К чему?

И в один миг сгреб все деньги, лежавшие на столе.

Демба смертельно побледнел, увидев свои деньги в руках у доктора Рюбзама. Ярость отчаяния вдруг нашла на него. Нет! Этого нельзя допустить! Нельзя допустить, чтобы деньги достались этому человеку. Надо броситься на него, высвободить руки, вырвать у него деньги! Цепь должна была порваться! Для железа тоже ведь есть предел упругости, сталь тоже ломается. И с невероятным усилием восстал он против своих оков, мышцы напряглись, жилы вспухли, руки под гнетом необходимости превратились в двух возмутившихся исполинов, цепь завизжала… Сталь выдержала усилие.

— Нужно же мне получить обратно свои часы так или иначе, — сказал доктор Рюбзам и сунул в карман деньги Дембы с не совсем чистой совестью. — Иначе я не могу поступить. Про нужду закон не писан.

И вот Демба очутился на улице, опозоренный, разбитый, обобранный, обманутый в своей последней надежде.

Шел дождь. Он испытывал страшную жажду, и руки у него болели, особенно запястья и пальцы. Он впал в уныние и чувствовал такую усталость, что теперь уже единственным его желанием было оказаться наконец дома, чтобы, спрятав голову под одеяло, ни о чем не думать и уснуть.

Назло своим скованным рукам и ради денег дерзнул он окунуться в сутолоку дня. И взбесившийся день безжалостно гонял его сквозь свои часы, швырял во все стороны, как беспомощную скорлупу грецкого ореха, и теперь Станислав Демба был утомлен, отказывался от борьбы и хотел спать.

«Если я тебе сегодня вечером не положу денег на стол, можешь ехать с Георгом Вайнером», — сказал он утром. Так теперь обстояло дело. Денег у него не было, и он не хотел больше пытаться их раздобыть.

— Пусть уезжает, — говорил он, шагая, самому себе и пожал плечами. — Я ее не удерживаю. До восьми часов вечера она обязана меня ждать. Не дольше. Fair play [11] Честная игра (англ.) . Я сделал, что мог, но не добился успеха. Строгая организация коварных случайностей боролась против меня: трест злостных происшествий. Теперь Соня свободна. Вопрос решен, и я соблюду слово. Fair play.

Чувство удовлетворения охватило Дембу при словах «Fair play», и на ходу он принял осанку члена жокей-клуба, собирающегося с бесстрастным лицом уплатить долг чести на крупную сумму.

— В дальнейшем ходе событий я ведь, по счастью, не заинтересован, — тихо сказал Демба и пошел быстрее вперед. — Совершенно не заинтересован.

Это выражение понравилось ему, и он повторил еще раз: «Сим заявляю о своей незаинтересованности», — причем выражением лица напоминал маститого дипломата, делающего заявление большой важности. Он остановился и посредством легкого поклона довел до сведения какого-то незримого противника, что он в дальнейшем ходе событий совершенно не заинтересован.

— Вот именно. Не заинтересован, — повторил он еще раз, потому что не мог отделаться от этого слова, которое, казалось, обладало удивительной способностью проливать на все утешительный и успокаивающий свет. Он был близок к тому, чтобы без малейшей ненависти, злобы и боли рисовать себе, как Соня Гартман завтра уедет с другим и как он сам останется в одиночестве.

— Я не мог сдержать своего обещания, и теперь нужно сделать из этого выводы, — убеждал он самого себя.

Он остановился перед какой-то витриною и искал своего отражения в ее зеркальном стекле, так как ему непременно нужно было наблюдать себя в минуту, когда он хладнокровно, невозмутимо и в готовности ко всему делал выводы.

— Этого уже не изменить. Так было предопределено, — сказал он и постарался убедить себя самого в принудительном характере обстоятельств.

И комиссионер на углу улицы, и приказчик, опускающий ставни на витрине, и служанка, стоявшая в воротах с бутылкою пива в руке, — все они удивленно глядели вслед загадочной фигуре, которая неслась по улицам, опустив голову, пожимая плечами и энергично втолковывая что-то самой себе.