Аманда Кросс - Убийство по Джеймсу Джойсу

— Я не питаю особой любви к мальчикам. Если ты подразумеваешь Лео, то он и есть удар справа в челюсть. Рид, дело попросту в том, что тебя не было, когда мне пришла в голову мысль с тобой посоветоваться. Безусловно, в Нью-Йорке достаточно преступлений, и тебе нечего было стремглав лететь в Англию.

— В Англии далеко продвинулись в решении проблемы преступлений, связанных с пристрастием к наркотикам. Но они не слишком далеко продвинулись в решении проблем, связанных с эксцентричным поведением, и на самом деле, по-моему, сами их выдумали. Если Лео — удар справа в челюсть, не приступить ли нам к обсуждению удара в солнечное сплетение, согласно твоему чрезвычайно некомпетентному и неподобающему представлению о призовом боксерском матче?

— Не думаю, чтобы ты знал Сэма Лингеруэлла… я возьму телячьи котлеты и спагетти. По правде сказать, я их не рекомендую, но они существенно превосходят пирог с курятиной.

— Две телячьи котлеты со спагетти, — сказал Рид официантке. — Я впервые услышал о мистере Лингеруэлле сегодня днем. Его упомянул Эммет Кроуфорд, рассказывая некую из ряда вон выходящую историю насчет Эдинбурга.

— Насчет Дублина, разумеется. Джеймса Джойса.

— Ты права, Дублина. Все страньше и страньше [7] Выражение героини Льюиса Кэрролла Алисы, которая от переживаемого в Стране чудес волнения разучилась правильно говорить по-английски. .

— Сэм Лингеруэлл умер прошлой осенью, в зрелом и великолепном девяностолетнем возрасте. Сел в кресло, закурил сигару и начал читать книгу Сильвии Таунсенд Уорнер. Его нашли утром. Я училась в школе с дочерью Лингеруэлла, и как-то вышло, что продолжала дружить с ним и с его женой долгие годы после пострижения их дочери в монахини.

— В монахини?

— Я скоро дойду и до этой главы истории. Сэм и созданное им издательство «Калипсо-пресс»… ну, тебе следовало бы прочесть кое-какие воспоминания Альфреда Кнопфа об издательском деле в годы его юности, чтобы понять, о чем я говорю. Сэм был одним из «великих старцев» в издательском деле, из них уже почти никого не осталось. Люди этого сорта знали литературу, имели чутье и сочли бы, что ты бредишь, услышав упоминание о нынешних обычаях шайки с Мэдисон-авеню. Все они начинали в то время, когда можно было заняться издательством без миллиона долларов, менеджера по связям с общественностью, четырнадцати компьютеров и не находя вкуса в коктейлях. Ладно, избавлю тебя от спича в честь доброго старого времени. Достаточно сказать, что Сэм был лучшим из них даже в те распрекрасные времена. Он был американским издателем с железной волей, с отличным вкусом и со всем прочим, что там еще требовалось для публикации Джеймса Джойса, Д.Г. Лоренса и массы других англичан и американцев, которых мы нынче признаем классиками, но которых до Первой мировой войны считали просто грязными натуралистами.

— А, начинаю понимать, о какой «Радуге» толковали мы с мистером Кроуфордом.

— «Радуга», разумеется, была позже, но я рада слышать, что ты уловил смысл. В настоящий момент все мы больше раздумываем о Джойсе. Эммет, время от времени подгоняемый моим ворчанием, пытается рассортировать письма Сэма по авторам, чтобы мы получили возможность решить, чью корреспонденцию куда отправить, и этим, может быть, объясняется постоянное упоминание в разговорах Дублина. «Дублинцы» — первая опубликованная книга Джойса. Но не позволяй мне отвлекаться на Джойса, в него попросту погружаешься, с каждой следующей фразой все больше запутываешься и никогда не приходишь к какому-либо заключению. На чем я остановилась?

— На добрых старых временах в издательском деле.

— Ах да. Ну, примерно лет пятьдесят Сэм выпускал великолепные книги и переписывался со знаменитыми ныне авторами. Стоит ли говорить, что он собрал весьма ценную библиотеку и коллекцию документов. Он в последние годы разрешал людям пользоваться некоторыми письмами из своего собрания, но было ясно, что надо каким-то образом привести бумаги и библиотеку в порядок. Поэтому он два года назад приобрел дом, в котором ты с таким ошеломлением обнаружил меня сегодня, переправил туда все свое литературное и прочее достояние и приготовился переезжать сам. А тем временем отправился в последний путь. Я, по правде сказать, сомневаюсь, что он сюда когда-нибудь перебрался бы. Сэм любил пошутить о своих занятиях «в старости».

— А где его жена?

— Умерла несколько лет назад. Сэм прожил прекрасную жизнь, у него были друзья, интересные события, хорошие собеседники, но семейная жизнь оказалась печальной. У них с женой были две дочери. Одна умерла от рака в двадцать с небольшим лет, а другая, Вероника, та самая, с которой я училась в школе, стала монахиней. Сэм был гуманистом-агностиком, как большинство интеллектуалов его поколения, так что ее постриг и все прочее нанесло ему тяжкий удар. Тем не менее он с ней виделся время от времени, и они поддерживали хорошие отношения. В завещании Сэм все оставил Веронике, включая дом.

— А каким образом ты во все это впуталась?

— Ясное дело, в том-то и суть. Прости за столь длинное объяснение, тем паче что, после того как ты уяснил предысторию, дело фактически ни на кроху не прояснилось. Как я сказала, Сэм умер. Не велел устраивать похороны, не веря в подобные вещи. «Таймс» в некрологе упомянула о монашестве Вероники, я послала ей записочку и вскоре получила ответ с просьбой приехать со мной повидаться.

— И привезти с собой восьмилетнего мальчика по имени Лео, которого она приобрела в ближайшем сиротском приюте.

— Ты невнимательно слушаешь, Рид. Я сказала, Лео — мой племянник. Между Лео и Вероникой никакой связи не существует.

— Разумеется, не существует. Глупо было с моей стороны даже думать об этом. Рискнем на черничный пирог или удовольствуемся кофе? Хорошо. Значит, ты говоришь, Вероника приехала повидаться с тобой.

— Какой смысл рассказывать, раз ты так раздражителен.

— Раздражителен? У меня самое благодушное настроение в мире, и тебе это лучше всех известно. Просто, взбираясь сюда в своем крошке «фольксвагене», я рисовал разговор с тобой у камина в тиши и покое, а вместо этого обнаружил тебя в самой гуще положительно смертоносно-деятельной мужской компании. Думаешь, если мы сейчас вернемся, у камина никого не окажется? Возможно, хоть эти чудовищные мальчишки, напичканные жареными колбасками, унеслись с воплями в ночь.

— Рид, ты не любишь детей?

— Ни чуточки.

— Странно, я этого не знала.

— Мне бы следовало сделать уведомление, как сказала горничная, увольняясь из дома, где держали аллигаторов, но я не подумал, что может возникнуть подобный вопрос.

— Ладно, ладно. Боюсь, мое сердце еще недостаточно ожесточилось. Пойдем погуляем?