Светлана Алешина - Странница в ночи

В этот момент она обманула мои ожидания. Потому что из ее груди вдруг раздался всхрап, от которого я подпрыгнула, она дернулась и, открыв глаза, уставилась на меня.

— Вы — Саша Данич, — констатировала она радостно давно известный мне факт. Хорошо, что я сообразила оставить открытой дверь. Как знала, что засну.

Я могла бы поспорить с ней относительно дурной привычки оставлять настежь дверь, если решила вздремнуть. Но, глядя на упрямо сжатые губы сей дамы, поняла, что спорить с ней абсолютно бесполезно — Нина Ивановна явно не относилась к категории людей, которых можно было переубедить в чем-либо.

— Ну-с, так с чего начнем? — осведомилась она у меня, разливая чай. — Надеюсь, вы станете писать не о моем отце.

При этих словах она задрала голову и оглушительно захохотала, обнажая свои крупные зубы. Почему ее так развеселило упоминание о Иване Евграфовиче, не знаю. Я заинтересовалась этим фактом, хотя и не показала виду.

— Простите? — спросила я ангельским голосом. — Вы, наверное, считаете, что про вашего папу и так было написано очень много и я с этим не справлюсь?

— Да нет, — махнула она рукой. — Просто я поражаюсь, какие вы все наивные… Не был мой отец никогда большим специалистом по мертвым языкам. Тщеславным — да. Но о мертвых либо хорошее, либо ничего. Правда, меня эта поговорка всю жизнь бесила своим безграничным лицемерием!

Она так грохнула по столу чашкой в сердцах, что я вздрогнула, испуганно уставившись на ни в чем не повинный фаянс. Слава богу, чашечка устояла перед гневом своей владелицы.

— Так что давайте договоримся, что вас интересует — правда или ложь?

— Правда.

— Что ж… Так вот вам правда — я любила своего отца, потому что он был жертвой никчемной присказки — что ничто непременно должно стать чем-то. Иначе — плохо дело. Вот он и вылазил из кожи, чтобы стать этим «чем-то». Моя мать тоже стала жертвой этого глупого стремления. Она-то была профессорской дочкой. Тогда состоялся первый акт купли-продажи. Поскольку за моего папу она вышла, чтобы спасти своего отца от неминуемой гибели. И всю жизнь страдала от него, точно так же, как потом страдала я. Нет, он не был совсем плохим человеком. Просто система моральных ценностей у него была, как у большинства, немного деформированной. Он — как бы это выразиться? Умел оправдывать себя в своих же собственных глазах.

Она прервалась и, заметив мои удивленные глаза, рассмеялась:

— Вы, наверное, удивлены? Я не произношу панегириков в его честь… Хорошо, раскрою вам тайну…Вы были влюблены в детстве?

Я кивнула.

— Значит, неплохо помните, как это бывает. Он кажется тебе совершенным. Красивый, благородный, умный — и какая беда, что на сорок лет тебя старше? Семилетние барышни не обращают внимания на это. Когда он приходил к нам, я забиралась к нему на колени и, не скрывая восторга, млела от счастья, пользуясь привилегиями своего нежного возраста…

— Как его звали? — тихо спросила я, уже предчувствуя ответ.

Она покачала головой.

— Об этом потом. Сейчас я вам объясню, почему я так противоречиво отношусь к своему отцу. Только это не для печати, хорошо?

— Вы можете это не рассказывать, — поспешила я. — Не все тайны можно и нужно раскрывать.

— Саша, я ведь одинока. Только Бог да я. Как вы думаете, кому, кроме вас, интересны бредни семидесятилетней старухи? Да еще о своей младенческой любви… Я всю жизнь была дочерью Потырина, не смея даже отказаться от этой фамилии. Разговаривать сама с собой? А потом тебя упрячут в психушку, потому что даже вот эта паршивая квартира кому-то нужна — чтобы сделать евроремонт, и… Ладно, не будем об этом. У вас хорошая мордашка — располагающая к откровенности, я бы сказала. И я очень рада, что эту книгу собираетесь писать именно вы, потому что я устала от юных приспособленцев, не смеющих возразить, или — наоборот, от людей, делающих себе состояние на чернухе. Ни тем, ни другим я не скажу больше ни слова…

Она махнула рукой.

Потом некоторое время помолчала и вдруг выдала фразу, заставившую меня напрячься.

— Саша, вы когда-нибудь слышали о Михаиле Баринове?

Оля уже устала. Сначала она как заведенная отвечала на вопросы одного следователя, потом явился другой, и все началось заново. От всех этих треволнений в ее голове случилась полная неразбериха, и она уже не могла вспомнить этот номер машины, то ли три-семь-пять, то ли наоборот. Ее уже начинало тошнить от вопросов: как это произошло и не видела ли Оля еще кого-то.

Так что когда ее вызвали с урока, она чертыхнулась, увидев перед собой спину нового «любопытного». Надо же — какая эта Татьяна Витальевна была знаменитая, сколько народу ею интересуется!

Новый показался Оле знакомым, во всяком случае, ей так показалось. Вроде бы где-то она эту физиономию уже видела. Впрочем, в такой день, как сегодня, ничего удивительного. Сначала труп, потом куча дядек с вопросами. Они кого хочешь сведут с ума, не то что Олю.

И откуда она знает, почему не было слышно выстрелов? С глушителем был пистолет, наверное…

Они, кстати, тоже потом так решили. И этот дядька уж совсем был Оле непонятен.

— Я же все-все сказала… — недовольно пробормотала Оля.

— Но ведь не мне. Я частный детектив.

Он обаятельно улыбнулся, и Оле опять показалось, что лицо у него определенно знакомое. Видела она его уже однажды!

Он протянул ей какую-то ксиву, которую Оля просмотрела без особого интереса, только выяснила, что его зовут Виктор Сергеевич Воронов, и так как она никогда подобного имени раньше не слыхала, она решила, что просто у него типичное лицо. И стала вспоминать, на какого же артиста он так похож.

— Знаете, — вздохнула Оля, — я не могу назвать это самым приятным воспоминанием моей жизни. У меня от этих ваших «экскурсий в прошлое», если честно, тошнота начинается.

— Понимаю, — усмехнулся он. — Но давайте все-таки еще чуть-чуть помучаемся. Потому как очень важно найти убийцу… Вы ведь хотите, чтобы убийцу Татьяны Витальевны нашли?

Оле, безусловно, этого хотелось. Хотя бы потому, что она оказалась вроде как невольным свидетелем, а из книжек и фильмов Оля вынесла бесценную информацию, что сразу после запланированной жертвы убивают как раз свидетеля. Причем вначале этого бедолагу выслеживают, караулят. А Оля не собиралась пока расставаться с юдолью земной, пусть даже и полной страданий, и поспешно согласилась:

— Ладно. Только вы в этой очереди последний. Скажите, чтобы после вас не занимали.

Он рассмеялся.

— Хорошо, так и сделаем. Вы упоминали человека, который грубо вас толкнул и потом уехал на машине.

— Собственно, толкнула его я, а он просто грубо мне ответил. И вообще он ужасно спешил. А номер машины я сейчас не помню — у меня в голове полная каша. Может, попозже все придет в порядок.