Светлана Алешина - Месть за нелюбовь

Танцы продолжались довольно долго, но в самый разгар вечеринки Лариса вдруг почувствовала, что кто-то дергает ее сзади за рукав. Обернувшись, она увидела Кандабурову. Горбунья прижала палец к губам и прошептала:

— Тихо. Пропали Алексей, Доллар и Хряп. Ирина пока этого не заметила, и я не хочу ее беспокоить.

— Хорошо, я поищу их, — одними губами ответила Лариса.

— Посмотрите тогда, пожалуйста, в саду, а я пойду по комнатам.

Лариса, стараясь не шуметь, вышла во двор и там вздохнула с облегчением: такая приятная свежесть пропитала весенний ночной воздух. Было уже совсем темно, и только редкие желтые фонари грустно освещали кусты.

Лариса любила ночь. Она считала, что только ночь и одиночество могут раскрыть в человеке его самые тайные желания, о которых он раньше и не подозревал, только они, пробуждая воображение и фантазию, заставляют задуматься о смысле человеческой жизни.

— Ты че, сосунок, я не понял? Какого х… ты со старухой живешь? — сдавленный шепот заставил замечтавшуюся Ларису спуститься с небес на землю. — Че, типа бабок захотелось, да? А самому слабо заработать? Сам не мужик, что ли?

— Да какой он мужик! — категорично поддержал его другой голос, и Лариса узнала Доллара.

Совершенно логично было предположить, что первый наезжающий голос принадлежал Хряпу, а речь шла о Серебрякове. Самого Алексея слышно не было, но было понятно, что он при разговоре присутствует.

И тут полился такой поток ругательств, что даже видавшая виды Лариса едва не покраснела.

Немного отступив к крыльцу, она набрала побольше воздуха в грудь и стала звать Хряпа.

— Ну, че там еще? — послышался его нелюбезный голос.

— Хряп, там вроде Элла хотела тебя видеть: она ищет провожатых домой.

— Щас.

Через несколько секунд из-за кустов показалась рожа Хряпа, затем появился ухмыляющийся Доллар и наконец совсем бледный, с дрожащими губами Алексей Серебряков.

«Обделался легким испугом», — подумала Лариса словами Доллара.

Танцевать ей уже совсем не хотелось. Поэтому, вернувшись в гостиную, она села за стол и первым делом налила себе выпить. Однако долго сидеть одной ей не пришлось.

Подошедший к ней Владимир Иванович Котенко начал разговор старой как мир фразой, которую очень любят использовать некоторые мужчины при виде женщины, не «осчастливленной» пока их обществом. Усевшись около Ларисы, продюсер спросил:

— Скучаете?

— Вовсе нет, — ответила Лариса.

— У вас сейчас вид зрителя, которому до смерти надоело представление, а уйти неудобно, вот он и мучается от собственной вежливости. А может быть, вам перейти из зрителя в участника? Иногда это помогает.

— Помогает чему?

— Ощутить вкус жизни, счастье.

— А что такое счастье? — лениво спросила Лариса.

— Не знаю, — пожал плечами Котенко. — Возможно, висеть над пропастью, как все эти люди.

Лариса рассмеялась. Спиртное понемногу начало действовать, и напряжение, копившееся целую неделю, отпустило ее. Она просто смотрела, как смешно машет руками Доллар, доказывая что-то Хряпу, как профессионально завлекающе улыбается Вика шуткам ее уже совсем пьяного мужа, как этот странный квартет — Каменская, Кандабурова, Алексей и Алена — изо всех сил старается не выбиться из рамок светского разговора. Это был тот самый момент вечера, когда все уже плывет перед глазами и кажется нереальным. Но в то же время потом в памяти надолго в деталях удерживается картинка именно этого мига.

Вот встала дочь хозяйки Наташа, практически не принимавшая участия в развлечениях, и нерешительно посмотрела на своего супруга. Интересно, почему у нее сейчас такое напряженное лицо? Неужели опять успела поругаться с матерью?

За Наташей поднялся и муж. Они вместе подошли к Каменской, что-то сказали ей, и все трое вышли из комнаты.

Заскучавший Котенко, увидев, что Лариса никак не отвечает на его ухаживания, извинился, поднялся и покинул гостиную.

Лариса размышляла над тем, что пора бы и домой — тем более что Евгений совсем захмелел. И уже решила подойти к хозяйке и, поздравив ее еще раз, объявить о своем уходе. Но в это время неожиданно раздался мелодичный звонок.

Кандабурова подошла к домофону, глянула на монитор и пошла открывать дверь. Она вернулась минут через пять с телеграммой. Подойдя к Каменской, она показала ее Ирине. Та сразу же посерьезнела и сделала знак Алексею выключить музыку.

«Только бы не чья-то смерть», — успела подумать Лариса, но, к счастью, оказалось не то.

Когда воцарилась тишина, Ирина громко объявила:

— Дорогие, милые мои, спасибо вам, родные, за то, что пришли, не забыли. Пока вы все со мной, есть смысл жить, пытаться как-то карабкаться по крайней мере. Но сейчас я, к сожалению, вынуждена вас оставить. Пришла телеграмма из Самары. Меня вызывают туда по делам.

Среди гостей прокатился ропот разочарования.

— Вот так, даже в собственный день рождения совсем никакого покоя, — слегка смущенно развела руками Каменская. — Но ехать действительно надо.

— А как же мы без вас? — пробасил Котенко.

— А вы не расходитесь. Пожалуйста, гуляйте — время-то еще совсем детское. Да, Алена, побудь здесь за хозяйку, — повернулась она к Зайцевой. — Присмотри за всем до моего приезда, хорошо? Я могу на тебя рассчитывать, да?

И потрепав растерявшуюся девушку по плечу, Ирина исчезла за дверью, оставив всех в полном недоумении.

И вечер продолжился. До трех часов ночи гости пели, танцевали и общались кто как мог. И как раз в ту минуту, когда Ларисе удалось-таки убедить разгулявшегося не на шутку мужа, что пора бы и честь знать, с первого этажа особняка раздался женский крик. Крик дикий, душераздирающий. Так кричат тогда, когда происходит что-то страшное.

Сбежавшиеся на крик гости увидели в спальне орущую домработницу Люду, с ужасом смотревшую на выдвинутую нижнюю кровать, замеченную Ларисой в начале вечера. На ней лежало тело той, кого они все еще так недавно поздравляли с днем рождения, и кровь стекала на пол из ее перерезанной сонной артерии.

Вид смерти потрясает всегда. Но если естественная смерть от старости или болезни побуждает близких и свидетелей ее задуматься о конечности и тщетности земной жизни и обращает мысли к вечному, то убийство, наоборот, заставляет оглядеться вокруг в поисках того, кто это сделал.

А то, что Каменская была убита, ни у кого не вызывало сомнений.

Лариса почти физически ощущала страх, застывший в глазах Эллы и Вики, беспомощно озиравшихся с таким видом, как будто каждый, кто попадал в их поле зрения, мог оказаться чудовищем. Кандабурова тихо глотала слезы, отвернувшись к окну и сгорбившись еще больше, если таковое вообще было возможно. Алексей Серебряков отрешенно сидел в кресле, словно находился за десятки километров отсюда. И только Алена Зайцева казалась почти спокойной.