Светлана Алешина - Отмычка к ее жизни

Вспомнив все это, Лариса нахмурилась и решила занять себя изучением новых рецептов блюд, которые неожиданно подкинула ей давняя подруга Эвелина Горская. Лариса действительно забылась, с увлечением изучая рецепт приготовления жареной ветчины с бананами, когда от этого занятия ее отвлек телефонный звонок. Сняв трубку, Лариса услышала голос Кати Романовой.

— Лариса Викторовна, добрый день, извините, что беспокою. — Голос девушки был каким-то грустным, но и одновременно решительным. — У меня есть для вас очень важное сообщение, я должна увидеться с вами.

— Да, Катя, конечно, — живо отозвалась Лариса. — Вы можете прийти ко мне в «Чайку»?

— Дело в том, что я не одна, — отчего-то всхлипнула Катя. — Со мной Никита.

— Катюша, что за вопрос, приходите вместе, — деликатно сказала Лариса. — И постарайтесь успокоиться. Я вас буду ждать.

— Тогда мы направляемся прямо к вам, — шмыгнула носом Катя.

— Отлично, жду, — ответила Лариса и повесила трубку.

Было очень интересно, что могло произойти у Кати с Никитой, тем не менее расстроенный голос девушки заставил ее нахмуриться.

«Ладно, что переживать раньше времени, — подумала она. — Сейчас они придут, и все станет ясно».

Чтобы отвлечься, Лариса вызвала к себе Наталию Николаевну и распорядилась, чтобы через десять минут в ее кабинет были поданы виноградные улитки по-бургундски со свежим белым хлебом. Та сосредоточенно кивнула и отправилась выполнять команду.

Катя и Никита пришли минут через пятнадцать. Первое, что бросилось в глаза Ларисе, это заплаканное лицо девушки и хмурый взгляд Никиты, который все время поддерживал свою невесту под руку.

— Садитесь, угощайтесь, — как можно приветливее улыбнулась Лариса. — Сначала поешьте, а потом расскажиете, что произошло. Судя по вашим лицам, это что-то не очень приятное.

— Да, — тут же кивнула Катя. — Извините, но я сейчас ничего не могу есть. Просто кусок в горло не лезет. Так что пусть Никита угощается, а я сразу перейду к делу…

— Катюша, у тебя же с утра маковой росинки во рту не было, — заботливо отреагировал Никита.

— Неважно, я ничего не хочу, — упрямо ответила Катя и вперилась в Ларису немигающим взглядом. Та терпеливо ждала. — Дело в том, — проговорила девушка, сжимая пальцы, — что папа умер…

— Боже мой! — только и могла вымолвить Лариса.

В этом возгласе отразилась не только жалость к тяжело больному и несчастному Андрею Владимировичу, сочувствие к Кате, на голову которой в последнее время свалились такие проблемы, но и ужас от осознания того, что Степаныч теперь, скорее всего, никогда не будет оправдан…

Лариса вынула из пачки сигарету и закурила, рассеянно глядя в окно.

— Понимаю, — вернул ее к действительности голос Кати, — о чем вы сейчас думаете, и сразу хочу перейти к делу.

Она раскрыла сумочку и достала оттуда какой-то пухлый объемистый конверт. Лариса пока непонимающе следила за действиями девушки.

— Вот, это вам, — протянула ей Катя. — Это папа вручил мне вчера с просьбой передать вам после того, как он… умрет. Видимо, предчувствуя, что это случится совсем скоро. Я не знаю, что там, но папа сказал, что это его последний долг и что после этого он может умереть с чистой совестью. Так что…

Катя не закончила фразу и, отвернувшись, прижалась мокрым от слез лицом к груди Никиты. Тот поглаживал ее по голове, а Лариса торопливо разорвала конверт. Там лежала пачка денег и листок бумаги — как выяснилось, письмо, написанное Андреем Владимировичем перед смертью.

«Уважаемая Лариса Викторовна, — начиналось оно с такого обращения, — мне очень жаль, что знакомство с вами произошло при столь неблагоприятных обстоятельствах. Уверен, что вы умный, честный и порядочный человек, и мы с вами могли бы прекрасно найти общий язык, если бы не… Если бы не некоторые обстоятельства. Сразу хочу успокоить вас и заявить, что признаю свою вину в убийстве Марии Суровцевой. Эксперты, проведя графическую экспертизу, установят, что это пишу именно я. Я понимаю, что за мои действия не должен нести ответственности невинный человек, так что снимаю камень с души, поскольку после моего официального заявления его непременно освободят.

Но не только об этом я хотел вам написать. А прежде всего о мотивах своего поступка. Я хочу, чтобы вы поняли, что мною руководили исключительно благие намерения. Возможно, что это звучит цинично и антигуманно, но это так. А сейчас постарайтесь меня понять. Когда я женился на Ольге, искренне любя ее, я перенес эту любовь и на ее дочь, полностью уверенный, что и она со временем будет относиться ко мне пусть не с любовью, но хотя бы с симпатией. Однако этого не произошло. Более того, девочка росла злобной и вредной, постоянно стараясь сделать какую-либо пакость как мне, так и матери. Я надеялся, что с возрастом это пройдет, однако случилось по-другому. Маша не только не стала мягче и добрее, а наоборот, ее злоба и агрессивность к окружающим и жизни усилились. Меня бы, наверное, это все не столь сильно волновало — в конце концов, она выросла и строит свою жизнь так, как хочет, — но неожиданно я узнал, что затронуты интересы моей дочери. Девочки, которую я люблю больше всех на свете. Когда Катюша рассказала мне о том, что происходит между ней и Никитой — я полагаю, вы прекрасно осведомлены об этом — и о том, как она страдает и кто тому виной, я принял решение разрубить этот узел раз и навсегда. Поначалу, правда, я выбрал не столь чудовищное средство выхода из положения. Я надеялся, что убеждением мне удастся сподвигнуть Машу на развод, но не тут-то было. Открою вам еще одну тайну — некоторое время назад я имел с Машей серьезный разговор, о котором она, по-видимому, никому не рассказала. Я пришел к ней в отсутствие Никиты и Максима. Разумеется, ни словом не обмолвясь о связи ее мужа с моей дочерью. Просто решил поговорить по-человечески, высказать свое мнение, что у них с мужем несчастливая жизнь и им лучше расстаться, а заодно выяснить, как она собирается жить дальше. Разговор этот меня горько разочаровал. Маша вела себя вызывающе, но это еще полбеды — ее отношение ко мне давно стало для меня безразличным. Хуже всего было то, что она категорически заявила, что никогда не отпустит Никиту. А если он осмелится уйти сам, то приложит все силы, чтобы сделать его жизнь невыносимой. Глаза ее горели такой злобой, и я понял, что моя девочка никогда не будет счастлива, пока эта хищница живет на свете. Что даже если у Никиты и хватит решимости уйти из семьи, Маша ни за что не оставит их в покое. Страдать от ее выходок им пришлось бы до конца дней. А эта мерзкая гадина, не побоюсь этого слова, будет жить только для того, чтобы портить жизнь нормальным людям. И тут я задумался всерьез. Повторяю, дороже дочери и ее счастья у меня нет ничего. Я знал и знаю, что скоро умру. Это может случиться в любую минуту. Так что мне мешает напоследок обеспечить счастливую жизнь своей дочери? Да, мне придется совершить тяжкое преступление, но опасность наказания меня не волновала. Разве тюрьма страшнее смерти? Да и до суда я, скорее всего, не дожил бы. Так что этот основной сдерживающий фактор меня не беспокоил. Нужно было только выбрать подходящий момент, чтобы уничтожить ее. Да еще постараться сделать это так, чтобы не заподозрили никого из близких. Мне почти удалось это — никто из родных мне и Кате людей не пострадал. К несчастью, неожиданно для меня здорово попал ваш знакомый, мой сосед… Но это уже не моя вина, как я считаю. Тем не менее от мысли, что я невольно причинил зло невинному человеку, мне было не по себе.