Сергей Бакшеев - Я украду твой голос

— Только! — усмехнулась заведующая. — Ривун не знает языка глухонемых. Как он будет учиться?

— Он не глухой, он слышит.

— Что толку! Надо было раньше перевести его в специнтернат и не мучиться.

— Я с ним никогда не мучилась. Он тихий. В больницу его всегда можно будет отправить.

— Впрочем, мне все равно. Подготовь бумаги для школы глухонемых. Теперь он — не наша забота.

Начало разговора Марк застал во дворе, где как обычно летом ловил ветер звуков в надежде познать что-то новое. В момент окончания беседы взволнованный мальчик стоял уже у двери кабинета. Ему не понравились слова «школа глухонемых». Это неправильно. Он не глухой. Все остальные глухие по сравнению с ним! Они не слышат и десятой части того, что слышит он! Зачем ему в школу глухих?

Марк открыл дверь и вошел в кабинет. Он никогда не стучал при входе, не понимая бессмысленного ритуала. Он не любил создавать дополнительные шумы. Вокруг и так клокочут бесчисленные звуки, от которых невозможно укрыться. По этой же причине сам Марк Ривун всегда перемещался очень тихо, почти неслышно для окружающих.

Щуплый мальчик появился за спиной воспитательницы словно из ниоткуда. Она обернулась, собираясь выходить, ойкнула и схватилась за сердце. Тучная заведующая выпучила глаза:

— Ты здесь? Как?

Марк по привычке молча указал на приоткрытую дверь, но понял, что сейчас решается его судьба и простого жеста недостаточно. Мальчик напряг непослушные голосовые связки и неуверенно произнес:

— Я… Я во… во-шел.

Онемевшие женщины, приоткрыв рты, таращились на мальчика. Марку не понравился первый произнесенный звук, и он попробовал еще:

— Я… слы-шу. Я не глу-хой. Я не глухой. Я слышу. — Он повторял эти слова несколько раз, меняя интонацию, пока не остался удовлетворен найденным тембром.

— Ты говоришь? — неуверенно спросила заведующая. Воспитательница осела на стул, продолжая держаться за сердце.

— Да. Я говорю. Я слышу и говорю. Я умею говорить. Отправьте меня в школу. В обычную школу. — Голос Марка окреп и звучал уверенно, однако сухо и хрипло, будто говорил не маленький мальчик, а уставший от жизни старик. Женщины, вместо того, чтобы радоваться чудесному исцелению, продолжали смотреть на него настороженно. В их позах чувствовался плохо скрытый страх. Казалось, они чего-то боялись, но чего именно, и сами не могли объяснить.

В подсознании Марка возникли смутные обрывки воспоминаний, даже не воспоминаний, а ощущений: его голос — и чужой страх, его крик — и беда. Он молчит — и всё идет своим чередом, он кричит — и жизнь ломается. Сначала голос, затем ужас. Что-то было не так в этой последовательности. Ведь другие говорят — и ничего не происходит, кричат — и все терпят, поют — и люди восторгаются. Поют…

Когда звучит песня, многие замолкают и внимательно слушают, а на их лицах появляется необъяснимое умиление. Весной к празднику Первомая старшая группа разучивала песню о пионерах. Воспитатель ставила в граммофон пластинку с записью детского хора и требовала повторить слова. Конечно, Марк не участвовал в пении, но он с любопытством слушал, как скрипит иголка в бороздках вращающейся пластинки, а затем через металлическую трубу, похожую на большой бутон гладиолуса, вырывается звонкий голос мальчика. Тот громко и радостно тянул куплет, а припев подхватывали шестнадцать новых голосов — десять девочек и шесть мальчиков. Единственный голос солиста дети слушали внимательнее, чем пение хора, а воспитательница неизменно улыбалась и кивала в такт мелодии. Марк припомнил почти девчачий голосок маленького солиста и попытался в точности его воспроизвести.

— Меня зовут Марк Ривун. — Получалось похоже, и ободренный Марк продолжил: — Я пришел к вам, потому что очень хочу в школу. Я мечтаю учиться. Не надо меня отсылать к глухонемым или в больницу. Я умею слушать и говорить. Поговорите со мной.

Заведующая расплылась в улыбке и ласково спросила:

— А почему же ты молчал до сих пор?

— Болело горло. Мне тяжело было произносить слова. — Марк дотронулся до грубого шрама на шее. — И сейчас еще немного болит. Но я теперь буду говорить. Обязательно.

Растроганная воспитательница встала и обняла мальчика. В уголках ее сияющих глаз быстро скапливались слезы умиления. Стиснутый в женских объятиях, Марк постигал новую для себя истину . Одни и те же слова, произнесенные разным голосом, дают совершенно разный эффект.

В школе-интернате среди взрослых детей царили совсем другие законы. Если в детдоме для наведения порядка достаточно было строгого возгласа воспитателя, то в школе учителя почти не вмешивались в повседневную жизнь учеников, и во всем верховодили старшеклассники. Сильный обижал слабого, слабый вымещал обиду на слабейшем. Младшие могли противостоять старшим только коллективно, поэтому значение приятельства и дружбы возрастало многократно. Для сносной жизни требовалось быть своим в избранной компании лидера класса, который определялся отнюдь не по оценкам в дневнике, а по крепким кулакам и умению быть полезным старшеклассникам. Одиночкам здесь была уготована роль объекта насмешек или изгоя, которого каждый мог обидеть.

Марк Ривун не отличался физической крепостью и игнорировал любую душевную близость, поэтому его изначальная участь в жестоком коллективе малолеток была незавидной. Однако из разговора в кабинете заведующей он вынес важную мысль: голос — это инструмент, которым можно влиять на настроение людей.

До семи лет Марк не имел собственного голоса, он только слушал. В его своеобразной изощренной памяти сохранились мельчайшие оттенки сотен голосов самых разных людей. Начав говорить, Марк обнаружил, что может скопировать практически любой голос из фонотеки своей памяти.

Для начала он заговорил голосом солиста детского хора. Голос был чистым, звонким и тонким. Он принес ему успех в кабинете заведующей, помог завоевать расположение многих девчонок. Но со сверстниками-мальчишками всё получилось иначе. Первый всплеск интереса к заговорившему «немому» сменился злобными шуточками и подлыми тычками. Рыжик обозвал Ривуна Писклей. Прозвище тут же приклеилось к Марку.

Но ненадолго.

Марк быстро догадался, что тонкий голос мальчика-солиста вызывает умиление лишь у женской половины общества, а у мужской — порождает брезгливое отторжение. Марк стал экспериментировать. Однажды утром он заговорил голосом героя Гражданской войны Чапаева, любимого всеми мальчишками. Марк копировал голос артиста из бешено популярного кинофильма. Он произносил самые обычные фразы, но эффект был потрясающим. Это был голос, которому охотно подчинялись. Мальчишки обалдели, Рыжик стушевался. Прозвище Пискля уже никто не вспоминал. Что бы ни предлагал Марк этим голосом, его слушались и соглашались, будто перед ними был сам прославленный командир.