Юлий Файбышенко - В тот главный миг

— Нет, ребята, надо этих гнид передушить, иначе они нас передушат, и вас, гражданин, тоже.— Он кивнул в сторону Соловово.

Опять помолчали. Потом взволнованный голос Колесникова спросил:

— Сейчас-то, интересно, чем они занимаются?

— Пьют,— откликнулся Алеха.

— Где достали? — с завистью спросил Чалдон.

— Корнилыч покойный сберег.

— Да, а выпить бы сейчас в самый раз,— вздохнул Алеха,— они ведь пришить нас собираются. Как к границе дойдем...

Слышно было, как сыплется песок, уносимый волной.

— Кранты, значит? — ужаснулся Чалдон.— Да что ж мы, паря? Аль мы скот безрогий?

— Спокойно,— сказал, повышая голос, Колесников.— Давайте, товарищи, обсудим ситуацию. Теперь точки над «и» расставлены. У нас выход только один: бороться.

— Надо к Порхову идтить! — продолжил Нерубайлов.— Он начальник, пусть и командует.

— Сломался он, робята,— уставшим голосом продолжал Алеха.— Альбина его подбивала, говорила, действовать надо. Отказался.

Опять замолчали. Издалека ровно шуршала тайга, да неслась пьяная песня из провиантской палатки.

— Гуляют победители,— усмехнулся в темноте Соловово,— наверху гульба, внизу заговор — типичная революционная ситуация,

— Ты! — вдруг взъярился Нерубайлов.— Ученый! Все насмешечки строишь! Говори враз, лахудра копченая, с нами али против?— Он бросился к Седому, но Колесников разнял их.

— Вы что, с ума посходили? Нам друг за друга держаться надо, а вы грызетесь.

— Как пауки,— пробормотал Соловово.— Не привыкла Россиюшка к парламентаризму, что не по ней,— за грудки!

— Товарищи,— опять посадил поднявшегося было Нерубайлова Колесников,— не будем терять времени. Давайте выработаем план, выберем старшего и начнем действовать. Время у нас пока есть.

— Ты и будешь за старшего, паря,— сказал Чалдон.— И голос у тебя, и привычка, однако.

— Верно,— сказал Нерубайлов.— Он и по званию капитан,

— Кто несогласный? — спросил Чалдон.

— Согласные,— сказал Алеха.— Только что делать: оружия нет. Даже ножи отобрали!

— Эй, божья душа,— позвал Чалдон. Федора Шумова,— подь сюда, дезертирское благородие! Ты с фронта сбежал, второй раз не дадим. Говори, курий сын, с нами или как?

— Я — отдельно,— сказал Федор поспешно.— Насчет какой крови — это мне нельзя... А в чем другом помогу... Только чтоб без смертоубийства... Этого, паря, я не могу.

— Оставьте его, Нерубайлов,— приказал Колесников. — Потом поймет. Нам надо...— Из темноты раздался выстрел, просвистела пуля и послышался резкий голос Лепехина:

— Сталинские соколы, ложись!

Все рухнули, стараясь как можно плотнее уйти в песок, закрывая локтями головы.

— Ат-деление! — скомандовал наверху Лепехин.— По отступающему противнику — а-гонь! — четырежды грянула винтовка. Пули тупо шлепнулись в песок. Слышен был лязг вылетающих гильз.

— Эй, большевизия! — продолжал орать Лепехин.— Я, унтер-офицер отдельной антипартизанской бригады, приказываю встать!

Все лежали, влепившись в песок.

— Ро-о-та! — подал себе команду Лепехин.— По затаившимся красным гадам — о-гонь!

И снова в песок вошло пять пуль.

— Я вас, сук, вешал! Я вас, гадов, душил, я шкуру с вас драл! Лежите, жрите землю! Пока время не настало... Ауфидерзейн,— налево, кругом,— приказал он самому себе и ответил: — Слушаю, господин поручик, да здравствует великая Германия и русская освободительная армия...— Наконец голос его затих.

— Цирк,— сказал Соловово, садясь на песок.— Не пришлось мне быть на этой войне, но теперь-то знаю, кого бы я выбрал...

— Каждый русский знал, кого выбирать,— раздраженно произнес Колесников, приподымаясь.

— Так-то,— сказал Чалдон,— решать надо, паря.

— Чо ж,— неожиданно для всех произнес Шумов.— Оно, может, это дело и богу угодно. Господь, он , иногда прощает. Ему видно. Не безглазый же...

В это время наверху опять замаячила тень, и щелкнул снятый предохранитель.

— П-по мес-там! — заорал вдребезги пьяный Глист, извиваясь на обрыве.— Чтоб че-рез ми... чтоб у меня... спать, короче го-ря, по-ял?

— Давайте-ка по одному в обход и в палатку,— шепнул Колесников.

— Да он еще и пристрелит, сволочь,— пробурчал Нерубайлов.

— Эй,— крикнул снизу Колесников.— Хоря пришли!

— Я те пришлю!—завопил Глист.— Я те!..— он вдруг нелепо зашатался и рухнул.

— Эх, самое время их брать, однако,— выдохнул Чалдон,— надрались божьей водицы, не чуют ничо!..

— Пока в палатке соберемся, а там увидим,— шепнул Колесников.— Если остальные в том же состоянии...

Тотчас вниз по круче съехал Аметистов, защелкал затвором карабина.

— Спать, ну!

— Пошли! — позвал Колесников и молча полез вверх. За ним, шурша камнями, двинулись остальные. Алеха шел последним.

Хорь стоял незаметный в темноте, лишь огонек самокрутки иногда освещал его усмехающееся морщинистое лицо.

— Давай-давай,— шевельнулся он, заметив Алеху.— Спать надо, милок. Это ж, тебе не дома. У нас тоже служба.

Алеха, про себя проклиная бандита, побрел в палатку. Понял, что Хоря провести трудно. Хуже всего было то, что и водка не брала этого дьявола.

В палатке почти все уже лежали в спальниках. Он лег сверху, не скинув сапог. Был один план, его стоило обмозговать.

С конями Алеха был связан всю жизнь. Еще в двадцать первом году пришли они всей семьей на извозный двор односельчанина отца Карнаухова, владельца девяти пролеток. Мать стала помогать хозяйке по дому, отец сел за вожжи, а тринадцатилетний Алексей тоже приставлен был к делу: кормил лошадей, помогал на конюшне, чистил двор, рубил дрова.

Карнаухов Савел Парфентьич был мужик головастый. Нэп упал манной небесной на его захудалую после революций жизнь торговца и купца третьей гильдии. Теперь он развернулся в извозе, был требователен к своим работникам, но жилось им у Карнаухова в общем-то неплохо. И Алешка, заморенный недавним голодом, отупевший от ежедневной картофельной шелухи, даже растолстел, расправил плечи, забегал, с удовольствием поглядывая на сапоги, купленные отцом в получку.

Работа была интересная, и лошади у Карнаухова — одна к одной, а что насчет рысаков, то от них Алешка глаз отвести не мог, успевали впереди авто. Весело жил Алешка, весело и больно, потому что терзала его тоска. Выходила иногда во двор его одногодка — Сонька Карнаухова, такая же крутоскулая, как отец, голубоглазая, с тугим румянцем на скулах, с ярким ртом, с ломаной капризной темной бровью, и сердце мальца обрывалось.

Сонька знала, что нравится пареньку, и вскоре они начали встречаться. На третью неделю баловства застал их сам Карнаухов. Сначала Алеха был самолично хозяйской, рукой избит до крови, готовился уходить со двора. Отец и мать уже укладывали в узлы его вещи, как вдруг вышло прощение.