Анатолий Безуглов - По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска

— Она мне ясна, поэтому я тебя и спрашиваю, почему ты не берешь Явича под стражу?

— Потому что для этого нет пока оснований.

— То есть как нет оснований?! — воскликнул Сухоруков. — Что-то я перестал тебя понимать. Преступник под тяжестью улик признается в совершенном им преступлении, рассказывает, как все было. Признание надлежащим образом оформлено, все честь по чести… И вдруг: нет оснований! Ты уж просвети меня, дурака, объясни, что к чему, сделай скидку на малограмотность!

— Ты что-то выбрал для разговора очень странный тон.

— Тебе не нравится мой тон, а руководству и мне — твой подход к делу, — отрезал Сухоруков. — Поэтому будь любезен взять подозреваемого под стражу.

— Но ведь само по себе признание еще ничего не значит.

Коробок упал на стол, спички рассыпались. Сухоруков сгреб их, засунул в коробок, буркнул:

— «Само по себе»… Какое, к черту, «само по себе»!

Я дважды «горелое дело» изучал. Дважды! Там все улики против Явича, одна к одной. По-твоему получается, что остальное тоже липа?

— Тоже.

— Все липа?

— Все.

Сухоруков уже находился в том хорошо известном мне состоянии, когда аргументы воспринимаются лишь слухом, а не разумом. Впрочем, он, кажется, и не слышал, что я ему говорю. Что ему могут сказать значительного, важного? Переливание из пустого в порожнее, пустословие, очередное завихрение Белецкого, который по старой гимназической привычке ищет сложности там, где их нет.

И, ощущая эту невидимую стену между собой и Сухоруковым, я говорил вяло и неубедительно…

— Все? — спросил Сухоруков, оборвав меня на полуслове. — Теперь выслушай меня. И выслушай внимательно. Я всегда был за осторожность. Но осторожность и перестраховка — не одно и то же. Не перебивай меня, я тебя слушал, а теперь послушай ты. Сделай такую милость! Ты возился с «горелым делом» битых два месяца. За это время несколько таких дел можно было закончить. Но я тебя не теребил, не дергал, не торопил… Мешал я тебе или нет?

— Почти нет.

— Не «почти», а не мешал! С другого начальника отделения я бы три шкуры за такие фокусы спустил, а тебя не трогал. Доверял тебе и твоему опыту. Ты был как у христа за пазухой. Все удары, которые тебе за волокиту достаться должны были, я на себя принимал. А таких ударов было немало. Мне, если хочешь знать, и в главке, и в наркомате доставалось. Каких только собак не вешали! И за дело: мерзавец на свободе гуляет и посмеивается, а мы бумажечки переписываем, доказательства подбираем. Но я тебе ни полслова не сказал. Трудись себе спокойно, доводи дело до ажура, пусть все будет отшлифовано, отполировано, чтоб ни тени сомнения, чтоб все по закону! Ты у меня под стеклянным колпаком сидел, всякие умственные закавыки с Русиновым изобретал… Мне Фуфаев в уши дует, Шамрай давит — Белецкого это не касается. Он — в сторонке…

В кабинет вошел секретарь и сказал, что звонит заместитель начальника управления. Сухоруков взял трубку:

— Да… Признался. Конечно… Да… Считаю, что никаких оснований накладывать на Белецкого взыскания нет… Да, никаких… Конечно… Слушаюсь.

Разговор закончился.

— Все твои фокусы терпел, — продолжал Сухоруков. — Все! И вот наконец признание обвиняемого. Ему и то надоело. Добровольное признание, подкрепленное косвенными уликами. Все? Все… Так нет, у Белецкого, видите ли, очередное завихрение…

— Мне нужно закончить дело, — сказал я.

— Оно уже закончено.

— Требуется допросить двух-трех человек…

— Если будет необходимость, их допросят в прокуратуре или в суде.

Он позвонил Эрлиху и распорядился немедленно взять Явича под стражу.

— Я обжалую твои действия.

Сухоруков посмотрел на меня, нехотя усмехнулся:

— Кому? Заместителю начальника управления, который только что мне звонил? Не будь мальчишкой. Мы не в гимназии.

— Это не мальчишество.

— Мальчишество. Ты что, считаешь, что тебя кто-нибудь поддержит с твоими фантазиями?

Нет, я не был настолько наивен. Я прекрасно понимал, что не поддержат. Нет, чтобы все перевернуть, поставить с головы на ноги, нужны были не доводы, не трактовка фактов, а сами факты. Но попробуй их теперь добыть!

Своим признанием Явич сыграл злую шутку не только с собой, но и с истиной. Признание, подкрепленное косвенными уликами…

— И еще, — сказал Сухоруков. — Думаю, тебе надо проветриться. Ты слишком засиделся в Москве. Поездка недели на две тебе не повредит.

— Не хочешь, чтобы я мешал Эрлиху?

— Не хочу, — подтвердил Сухоруков. — Да и гусей не следует понапрасну дразнить. Положение у тебя, Саша, неважное…

— Отпуск для поправки здоровья?

— Зачем? Со здоровьем у тебя, кажется, и так неплохо. Поедешь в командировку. Сейчас наркомат сформировал несколько межведомственных бригад для проверки и доработки на месте некоторых дел.

— Знаю.

— Вот и поедешь. Я тебя уже включил в список.

— Куда, если не секрет?

— Какой там секрет! В Красноводск. Там сейчас тепло. Солнце, море… Заодно и отдохнешь.

— Спасибо за заботу. Когда выезжать?

— Самое позднее послезавтра.

— Понятно.

— Уж куда понятней. А форточку я все-таки прикрою. Тоже в порядке заботы… — Он закрыл форточку, прошелся, разминаясь по комнате. Потом, искоса взглянув на меня, достал из стола газету: — Для тебя сохранил. Поэма, а не статья. Прочел и уважением проникся. Лестно, что такие героические кадры у меня работают. Надо будет нашим сказать, чтоб в стенгазету перепечатали. Кстати, ты ведь когда-то тоже писал… в молодости?

— Писал.

— А теперь не пишешь?

— Не пишу.

— Жаль. Зачем таланты в землю зарывать? — Он помолчал в ожидании ответа. Не дождавшись, вздохнул, проглотил какую-то таблетку, запил ее водой из графина. — Ну что ж, успешной тебе командировки.

— Спасибо.

— А на меня не злись. Ни к чему превращать обвинение против Явича в обвинение против Белецкого. Не стоит того Явич…

В тот вечер я приехал домой раньше обычного. Из кухни доносились женские голоса. Там обсуждались моды весеннего сезона. Раздеваясь, я обратил внимание на вырезку из газеты со злополучной статьей, которая была наклеена на внутренней стороне входной двери, — работа Сережи. Этого еще не хватало!

Я думал, что мой приход остался незамеченным, но ошибся. Ровно через пять минут ко мне в комнату осторожно постучались. Сначала робко, а затем довольно настойчиво. Это, разумеется, был Сережа. Он жаждал со мной пообщаться. И, несмотря на свое настроение, я ему не мог в этом отказать. Как-никак, сосед по коммунальной квартире — и вдруг герой, явление не совсем обычное. Правда, я не был ни Шмидтом, ни Ляпидевским, ни знаменитым шахтером Никитой Изотовым, который на Горловской шахте № 1 с помощью неказистого обушка вырубал для страны в пять раз больше угля, чем любой его товарищ, но не о каждом же пишут в газетах. Да и одно слово «мужество» чего-нибудь да стоит!..