Николай Шпанов - Похождения Нила Кручинина

— Никакого пропуска я вам не дам, и вообще… тот, старый пропуск я просто потерял, а вы нашли его и воспользовались.

Паршин рассмеялся.

— Чудак вы, Серафим Иванович!.. Словно дитя малое. Ну ладно, ну потеряли… А шесть тысяч? Нашли?

— Я верну вам ваши деньги, — неуверенно пролепетал Яркин, и Паршин с удовлетворением понял, что деньги истрачены.

— Ивашкин — свидетель тому, что денежки-то вы от меня получили… Лучше давайте-ка прикинем, как новое дельце наколоть.

Яркин все сидел на полу и, взявшись обеими руками за голову, раскачивался из стороны в сторону. Временами он издавал слабый стон. Со стороны можно было подумать, что у него невыносимо болят зубы. Он пробовал снова грозить Паршину. Тот только смеялся. Яркин стал просить. Он умолял пожалеть его, пожалеть жену. Говорил о том, каких усилий ему стоило выбраться на честную дорогу, о надеждах своей жены.

— Ладно, — сказал Паршин. — Давайте те шесть косых, и я уйду.

— Отдам, клянусь вам, отдам их… частями. Буду вещи продавать — и отдам, — радостно воскликнул Яркин. Он поднялся с пола и двумя руками взял Паршина за руку, хотел заглянуть ему в глаза, но Паршин отвёл взгляд, отвернулся. С холодной жестокостью он проговорил:

— Денежки на стол — и баста.

— Вы же знаете… — испуганно начал было Яркин и осёкся. Он не мог выговорить то, что Паршин и так давно понимал: что денег у него нет, что отдать их он не может.

И тогда Паршин стряхнул со своей широкой ладони горячие руки инженера и насмешливо произнёс:

— Ясно!.. Нечего и дурака валять… А то ведь и я тоже могу заявочку сделать… Мне терять немного осталось… — И, обведя рукой вокруг себя, добавил: — Не то что тебе… И давай кончай бабиться, а то, гляди, жена придёт…

Яркин стоял напротив него со сжатыми кулаками. Вспухшие от слез глаза были с ненавистью устремлены на Паршина.

Были «сделаны» ещё два института. Иногда не все сходило гладко, и Паршин переживал минуты страха. Во втором же деле, в машиностроительном институте, он чуть не оказался в ловушке из-за того, что в соседнюю с кассой комнату в то время, как он работал, вошли люди. Он не предусмотрел, что комнату могут отпереть снаружи. Со следующего раза он вернулся к способу, изобретённому когда-то Вершининым: полотно двери привинчивалось к косяку длинным буравчиком. Так он «приштопоривал» теперь обе двери — кассовую и соседней комнаты, если там находилось окно, через которое было намечено бегство. Этот вершининский буравчик он применял уже давно.

Материальный эффект этих ограблений не удовлетворял ни Паршина, ни Ивашкина. Изменился и Яркин. Он заявил, что рискует больше всех, что в случае провала он теряет все: семью, с таким трудом заработанное положение в обществе. А раз уж он так много поставил на карту, и притом не по своей воле, а из-за шантажа Паршина, то хочет, по край-ней мере, рисковать не из-за тех грошей, которые приносит ему Паршин.

Паршин почувствовал прилив такой ярости, что с тру-дом сдержался, чтобы не ударить сообщника. Тяжело дыша, он сказал:

— Ты эту манеру, Серафим Иванович, брось. Нечего на меня валить. Воля твоя была слушать меня или собственную совесть… — Он поглядел Яркину в глаза и покачал головой. — Хочешь, я тебе скажу, что другой бы, порядочный, на твоём месте сделал?

— Откуда вы знаете, что бы сделал порядочный?! — крикнул Яркин. — Что общего между вами и совестью? Разве она у вас когда-нибудь была?

— Была, Серафим Иванович, — уже успокоившись, проговорил Паршин. — Была, да вся вышла. А всё-таки я могу судить кое о чём и по сей час. Будь бы на твоём месте настоящий человек — понимаешь, настоящий! — он бы в тот же, в первый-то день моего прихода, пошёл куда надобно и сказал: так и так, товарищи, виноват, мол, скрыл от вас старые грехи, и вовсе-то я не Яркин. Но теперь я стал другим человеком. А могу ли я с моим грехом с вами дальше жить — решайте. Вот я тут весь перед вами. Судите меня.

Яркин делал вид, что не слушает. Он с трудом закурил: его пальцы так дрожали, что спичка никак не попадала на конец папиросы.

А Паршин помолчал и закончил:

— И сейчас ещё не поздно. Пойди и скажи: такой вот я и сякой, со старым медвежатником Ванькой Паршиным в компании три института ограбил, четвёртый готовлюсь обработать. Берите меня, товарищи… — Паршин рассмеялся. — Ей-богу, и сейчас не поздно, Серафим Иванович. И тогда мы грех с тобою вместе искупим: ты, да я, да мы с тобой… И легко будет, ей-богу… Пойди, а?…

Говорил, он со странным смешком, из-за которого невозможно было понять — всерьёз ли он все это или так, для гаерства? Говорил, а сам исподлобья следил за лицом Яркина. И стало ему совершенно ясно, что нисколько Яркин больше не опасен и находится целиком в его власти. Не от страха перед открытием преступления, а потому, что линия его пошла в эту сторону. Конец ему тут, рядом с Паршиным.

— Между прочим, Серафим Иванович, дорогой мой, — примирительно проговорил он, — совершенно ты прав: мелко работаем. Рисковать — так хоть было бы из-за чего. Но, уважаемый, не те времена. Советская власть для нашего брата — неудобная. Жизнь в Советском Союзе не туда повернула, куда бы нам надобно. Цели у нас настоящей не стало. Ну, скажем, взяли бы мы настоящий куш, накололи бы «дельце», ну, что ли, на миллион. Стало бы у нас капиталу по полмиллиона. Ну и что? Что с ним делать? Торговлишку открывать? Или, может статься, скаковую конюшню откроешь? Или у «Яра» зеркала бить будешь либо певиц в шампанском купать? Не говоря уже о том, что большие деньги в наших руках — у меня ли, у тебя — тут же обратят на тебя внимание, ну и… амба.

— Что же выходит? — злобно спросил Яркин.

— А то и выходит, Серафим Иванович: сколько бы мы с вами ни старались, — впустую… Это точно — впустую!

— Вы… вы какой-то ненормальный, — дрожащим голо-сом пробормотал Яркин. — Совсем сумасшедший! Сами меня подбили… а теперь… Что же?

— Ну, я особая статья. Во мне старые дрожжи играют. Мне не воровать — не дышать. Вы думаете, мне теперь деньги нужны? Было, конечно, время — гнался, о больших деньгах мечтал. Думал, на таких дурных деньгах жизнь построить можно. Многие так думали, да никто не построил. Знаете, сколько передо мною нашего воровского народу прошло? Всякие бывали: и с тысячами, и с сотнями тысяч. И свои дома покупали, и певиц содержали, и рысаков заводили. Всякое бывало. Но конец-то, обратите внимание, у всех один. И хорошо, ежели тюрьма, а то… Жизнь наша так и так конченая. Ежели не петля, так страх нас задавит. Самый лютый: по ночам будить станет, днём преследовать. Прежде я полагал, что боюсь сыскной полиции либо там уголовного розыска. Тюрьмы, думал, боюсь. А потом, как в тюрьме побывал, вижу: не в тюрьме дело. Себя страшно, Серафим Иванович. От, этого большая часть наших запоем пьёт. А то, бывает, и руки на себя наложат…