Анна Данилова - Две линии судьбы. Когда остановится сердце (сборник)

— Нет никакой гарантии. Ну вот, Адам, я тебя и разбудила окончательно.

— Может, перекусим чем-нибудь?

Глафира посмотрела мужу в глаза и улыбнулась:

— Проверяешь меня? Думаешь, что ничего-то в моем сознании не изменилось, и я сейчас, ночью, открою холодильник и сделаю бутерброд с ветчиной? Нет, Адамчик, тебе я приготовлю поесть, а сама выпью сока или просто минеральной воды. Вот так!

— Послушай, мне приснилось или нет, что ты сказала, будто бы встретила сегодня кого-то в городе?

— Ну, сказала. И что?

— Я правильно предполагаю? Это была… она?

— Да, она. И она тоже меня увидела, мы с нею кивками поздоровались друг с другом.

— Ты мне покажешь ее когда-нибудь?

— А ты сам как думаешь?

Из аэропорта Дмитрий сразу поехал к Валентине. По дороге позвонил Лизе:

— Лиза, я вернулся, еду к Валентине. Ты сказала мне сегодня, что завтра нотариус собирается описывать драгоценности? Я бы хотел попробовать отговорить ее делать это. С нотариусом она может заняться официально всем тем, что составляет видимое, так сказать, наследство. Но, признаюсь, этот французский прибор для пряностей не выходит у меня из головы. Пока я был в Москве, только о нем и думал. Больше того, я заручился финансовой поддержкой своих друзей…

Он стал объяснять Лизе, что эта вещица может стоить огромных денег, но он готов выкупить этот прибор у Валентины до того, как о нем станет известно официальным органам.

Лиза сказала, что он сумасшедший, но пообещала тоже подъехать к Валентине через полчаса.

Теперь оставалось сделать самое главное — позвонить самой Валентине и уговорить ее принять их. Разумеется, он разбудил ее и напугал. Но она все же согласилась принять его в час ночи. Он добавил, что будет не один, что сейчас приедет и Лиза. На что Валентина отреагировала неожиданно радостным восклицанием — мол, вот уж кому-кому, а Лизе и ее помощнице Глафире она открыла бы дверь в любое время дня и ночи!

Когда она отворила дверь, в нос Гурьеву ударил ядреный запах какой-то лечебной мази, должно быть замешанной на змеином яде. Валентина, кутаясь в красивый шелковый халат, извинилась перед ними:

— Понимаете, пока Сонечка была жива, я не позволяла себе пользоваться такими пахучими мазями, но сейчас-то, когда в доме никого нет, кроме меня, вот — позволила…

— Да что вы извиняетесь, Валентина? — удивился Гурьев. — Вы что, думаете, я не понимаю, что такое боль, страдание? Удивляюсь, как это вы и прежде не использовали эти мази… Валентина, прошу вас, выслушайте меня внимательно. Я понимаю ваш благородный порыв — отдать все драгоценности вашей семьи государству, но хотел бы перед этим взглянуть на них. Признаюсь честно, я положил глаз на прибор для пряностей. Да он мне просто по ночам снится! И я готов выложить за него большие деньги. А вы бы на эти деньги отправились за границу на лечение. Вылечили бы свои суставы… И вообще, я не понимаю, зачем вам отказываться от наследства? Вас же никто ни в чем не подозревает! Откуда такой страх?

— Да потому, что я, — Валя перешла на шепот, — единственная наследница, вот! Чем не мотив? К тому же я осталась жива, в то время как Сонечка погибла.

— Но вы выпили меньше вина, вот и вся причина тому, что вы остались в живых. Я даже готов защищать вас в случае, если против вас соберут все возможные улики, и докажу, что вы тут ни при чем. Но, право же, все это только ваши фантазии. Не отказывайтесь от наследства, иначе вас сочтут психически ненормальной!

— Но как же я могу не отказаться, если уже завтра ко мне приедет нотариус?

Волосы ее паклей свисали до плеч, а худое вытянутое лицо в коричневых пятнах делало ее пугающе уродливой. Полы халата раздвинулись, и он увидел обтянутое бумажным чулком распухшее уродливое колено. Однако Гурьев не сдавался.

— Валентина, вы же молодая женщина. У вас вся жизнь впереди! Согласен, в вашей жизни когда-то наступила черная полоса. Вы лишились близкого человека. Но когда боль утраты притупится, а здоровье ваше поправится, вы сами начнете вновь подумывать о мужчинах. И я уверен: вы выйдете замуж и родите детей. Ведь вы же можете рожать?

— Я?! — Ему показалось, что под тонкой паутиной шрамов на сожженной коже проступила стыдливая розовость. — Ну… Вы такие вопросы задаете! Конечно, я, в принципе, могу рожать. Я здорова.

— Вот и я о том же. У вас будут дети. И почему вы должны нищенствовать? Подумайте о своих будущих детях. Не юродствуйте, пожалуйста! И не ведите себя как жертва! Будьте адекватной, прошу вас. И ничего не бойтесь!

— Вы на самом деле считаете, что мне надо принять наследство?

— Разумеется! Только никому не показывайте драгоценности вашей бабки. Разве что… мне. — И он улыбнулся так, что Валентина и вовсе прикрыла лицо ладонями. Чувствовалось, что она страшно смущена и что ей давно не приходилось вот так откровенно и подолгу беседовать с мужчиной. — Так вы мне их покажете?

Пришла Лиза. Очень вовремя! Как раз когда Валентина собиралась принести драгоценности. Вид у нее был усталый, сонный. Гурьев извинился перед женой. Поцеловал ее.

— Каюсь. Грешен! Умираю по этой старинной вещице… — он говорил это, уже не скрываясь, и Валентина могла все слышать.

— Так я пошла? — Она кокетничала, изображая нерешительность, потом все же вышла из гостиной, и ее довольно-таки долго не было.

А когда она вернулась, в руках у нее были две табакерки, увидев которые Гурьев просто застонал. Лиза, не знавшая за мужем подобной страсти к ювелирным изделиям, посмотрела на него с удивлением. И хотя она мало что смыслила в подобных вещах, ей показалось, что она видит настоящие произведения ювелирного искусства. Первая табакерка, золотая миниатюрная коробочка, была украшена чеканным медальоном и вся переливалась бриллиантовой россыпью. Невероятно красивая вещь! Вторая и вовсе заставила сердце неискушенной Лизы забиться сильнее. Да у нее просто дух перехватило от такой красоты! Розовая, в форме сердца, украшенная по периметру крышечки золотом, бриллиантами, крупными рубинами… Лиза подумала — как же много могла бы рассказать такая же вот табакерка о своих хозяевах! Однако она всегда будет хранить молчание…

— Это и все? — дрожа от восхищения, спросил Дмитрий у равнодушно державшей табакерки Валентины.

— Нет, там много таких табакерок. Но главную ценность коллекции составляли три броши, одну из которых Соня продала, чтобы купить магазины. И брошь была необыкновенная, мы предполагали даже, что ранее она принадлежала Екатерине Великой, поскольку не так давно из Эрмитажа была украдена подобная брошь стоимостью в сто тридцать миллионов рублей, то есть в три с половиной миллиона евро.

— Так вот откуда у нее появились деньги на приобретение магазинов… — сказала задумчиво Лиза, до этого не очень-то верившая, что в бывшей генеральской квартире жительницы провинциального города могут храниться подобные сокровища.