Анна Данилова - Две линии судьбы. Когда остановится сердце (сборник)

Получив билет, Людмила испытала странное чувство человека, который совершил явно что-то, что противоречило его сущности, да теперь и не знает, что с этим странным чувством делать. Несмотря на постоянные перемещения в пространстве, на ставшие уже привычкой поездки, ведь съемки проходили в самых разных местах России и за границей, сейчас, перед тем как отправиться в Саратов, она подумала о том, что впервые в ее жизни случается такое, что в конечной точке маршрута ее никто не ждет. И что никакого сценария, по которому она станет дальше действовать, тоже нет. И что никто не позаботится о том, чтобы она была сытая, чтобы в ее гостиничном номере была горячая вода и чистая постель. Вокруг нее не было тех людей, к присутствию которых она тоже успела привыкнуть: новая гримерша Валечка, главреж, помреж, операторы, осветители, декораторы, художники… Не было той дружной компании, к примеру, в которой они снимали последний сериал. Не было такого удивительно приятного ощущения какой-то упорядоченности жизни и смысла. Пусть многие считают сериалы чем-то несерьезным и думают, что актеры, которые в них снимаются, якобы просто зарабатывают там деньги, но сами-то актеры и все те, кто делает фильмы, знают, что это каторжный труд. Что это съемки по десять-двенадцать часов в день, это холод или жара, толстый слой грима на лице, тесные парики. Актеры вынуждены выносить то, что положено по сценарию герою, — плавать в холодной воде, бежать по снегу босиком, тонуть, гореть, падать, изображать из себя мертвеца…

Сейчас же сценарий писался как бы самой жизнью. Хотя так ли это было на самом деле? И что такое вообще — жизнь? Это когда плывешь по течению? Когда не прикладываешь никаких усилий? Вот как было до этого тамбовского перрона. Звонок. Приглашение сниматься. И ты автоматически уже начинаешь собирать вещички и отправляешься с группой в путь. И дальше от тебя как будто бы ничего и не зависит. Цепляется одно за другое. И ты выныриваешь из этой вереницы событий, то есть съемочного периода, и вот только тогда как бы принадлежишь уже только себе самой. Вот ты уже дома, понятное дело, что ты принимаешь ванну, кидаешь в стиральную машину белье, завариваешь кофе и растягиваешься наконец на чистенькой постели. И вот теперь ты вольна делать все, что заблагорассудится. И ты вдруг понимаешь, что и не знаешь, что делать-то. Звонишь, само собой, дочери, и она снова (в очередной раз) дает тебе понять, что ты мешаешь ей, что у нее давно уже своя жизнь и что она презирает тебя за то, что ты делаешь вид, что интересуешься ее жизнью. Хотя на самом деле это, конечно, не так. Ты расстроена, тебе хочется плакать, ты снова возвращаешься в постель, вытягиваешься и пытаешься понять, чего тебе хочется. И вот когда ты уже более-менее определилась, чем заняться (выпить еще кофе, завести свою машину и отправиться за покупками, позвонить Светлане, назначить Саше встречу), в это самое время тебе звонит сама Светлана и сама за тебя все решает: приезжай ко мне, немедленно, я дико соскучилась!!!

…С билетом в руке она еще долго стояла на перроне, спрашивая себя, что она делает, куда едет? И почему она решила отправиться именно к Ванде? К неизвестной ей женщине. Только лишь потому, что именно это письмо оказалось в ее сумочке? Подобных писем и раньше было много. Из разных уголков страны. Писали и женщины, и мужчины. Женщины, вот как Ванда, выражали ей свое восхищение, писали, что ее героини помогают им разобраться в своих запутанных проблемах. Мужчины же признавались в любви…

А если бы в ее сумочке оказалось письмо какого-нибудь восторженного поклонника с Дальнего Востока или из Израиля? И что, она бы сейчас покупала билет в Израиль? Или Владивосток? Только лишь для того, чтобы в очередной раз подчиниться своей судьбе?

Однако Маркс — это не Владивосток и не Хайфа. И в сумочке, чудом уцелевшей в этом кровавом аду, было письмо именно от Ванды.

Подумалось еще, что какой-то странный набор вещей оказался в сумке: паспорт, письмо, ключи от машины, банковская карта. Словно преступник, получив от нее все, что хотел, сжалился над ней, узнанной, и сохранил ей не только жизнь, но и дал возможность каким-то образом выбраться оттуда. Хотя зачем ему было брать паспорт или ключи от машины? Или, тем более, банковскую карту, когда он все равно не сумел бы ею воспользоваться. У него другая специальность — убивать людей.

Мысли вновь и вновь возвращались к самому важному: садиться ли ей сейчас на этот поезд или поменять билет на московское направление?

Она так замерзла, что решила зайти в здание вокзала, нашла буфет, купила некрепкий, но очень горячий кофе, булочку (беляши даже на вид были опасные, наверняка несвежие) и бутылку минеральной воды — в поезд. Вспомнила, как заботились о ней на съемках последнего фильма, как приятно ей было принимать заботу от специально приставленной к ней помощницы, которая следила буквально за каждым ее шагом и угадывала любое ее желание. И хотя персонального фургона у нее еще не было (возможно, в силу ее характера, поскольку звездная пыль пока еще не коснулась ее совести и она считала, что в российском кинематографе есть множество по-настоящему великих актрис, которые до сих пор ведут себя довольно скромно и не оглядываются на американских кинодив с их капризами), тем не менее некоторые ее просьбы всегда учитывались: домашняя еда с обязательным супом или борщом на обед, наличие прохладной минеральной воды и электрического одеяла. Ну, и еще немного разных мелочей, помогающих в холодное время года пребывать между съемками в тепле, а в жару иметь возможность отдохнуть в прохладе.

Сейчас же она пила отвратительный кофе, обжигая рот, чувствовала голод, но не видела, чем бы его утолить. Больше всего, как оказалось, боялась отравиться каким-нибудь беляшом или пиццей, пирожным или бутербродом, вот тогда для нее начнется самый настоящий ад. Диарея, невозможность сходить в туалет во время стоянки поезда, отсутствие лекарств…

Лекарства. Вот! Времени до отправления поезда еще оставалось довольно много, и она разыскала неподалеку от вокзала аптечный киоск, где накупила средств от головной боли, диареи, цистита… От всего того, что может произойти с ней в дороге, где аптеки под рукой не окажется.

Уже перед самым отправлением решилась купить две пачки московского печенья «Юбилейное». Уж им-то отравиться она никак не сможет. Зато немного утолит голод.

Проходила мимо зеркальной витрины, взглянула на свое отражение: женщина в пестрой косынке, плотно облегающей голову, темные очки скрывают половину лица. Вот и хорошо.

…В поезд вошла как в холодную воду, решительно, и двинулась сразу в свое купе. Главное — не оглядываться.

Неожиданная и болезненная мысль о том, что если она вернется в Москву сейчас, спустя больше суток с момента убийства Щекина и Светланы, то ее возвращение будет выглядеть и вовсе непонятным, странным и попахивающим причастностью к этому преступлению, посетила ее в тот момент, когда она вошла в купе, где спали люди, севшие в поезд в Москве, и глотнула тяжелый дух тесного пространства, в котором живут и дышат трое распаренных, потных людей. Кислый запах грязных мужских носков вызвал в ней приступ тошноты. Вот уж никогда так мерзко не пахло в тех купе, где ей приходилось ездить со своей съемочной группой. Быть может, потому, что чаще всего ее соседками по купе были женщины?