Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)

Скажем, история с журналистками. Ну да, они нашлись. Но никто так и не понял, почему они пропадали!

Конечно, можно себе представить, что началось в редакции, когда девушки вдруг появились. Визги, слезы, объятия, поцелуи… Обе были, в общем, в порядке (первым делом Марина озабоченно спросила, не изнасиловали ли их, ну так вот — ничего такого не было), только физиономии у них оказались чумазые, пыльные, со следами слез. И еще девушки ужасно хотели есть.

— Еды нам никакой не давали, — рассказывала Катя, — ладно хоть вода была. Из-под крана, правда, но и на том спасибо. Только она такой тоненькой струйкой текла, что даже умыться толком не удавалось, поэтому здорово было бы сейчас под душ. И поесть… Нельзя ли кого-нибудь в «Макдоналдс» послать? Мне два бигмака, большую картошку фри и два пирожка, лучше с яблоками, но, в принципе, можно любых. И фанту со льдом. Да, еще мороженое с карамелью. А к бигмакам соус карри, хорошо?

— Мне то же самое, только не карри, а кетчуп, и три пирожка, — присоединилась к просьбе подруги Таня.

Между прочим, никто, ни одна живая душа в редакции не выразилась в том смысле, что в «Макдоналдсе» едят одни плебеи, а человек, как известно, — это то, что он ест. Промолчала даже известная поборница здорового питания и всевозможных диет Алёна Дмитриева. Раз в год (точнее, раза два или три… иногда четыре) она тоже позволяла себе оторваться на канцерогенах. Обычно такое происходило, когда она страшно, нечеловечески уставала или ощущала, что количество диет уже переходит в качество — в отвращение к жизни. Нездоровая и неправильная еда из «Макдоналдса» обладала поразительным свойством — она все ставила на место в ее мироощущениях и заставляла смотреть на мир куда более благосклонно, чем, к примеру, трехдневное голодание.

— Погодите… — изумленно заговорила Марина. — Так вы что, когда сбежали, прямиком сюда приехали, в редакцию? Даже не поели нигде?

— Ну да, — кивнула Катя. — Мы сразу поймали такси, хотя страшно было, конечно, снова садиться в случайную машину после того, как мы так влетели с тем «Ниссаном», и помчались сюда. Еще бы! Ведь сенсация же — похищение двух журналисток!

Марина с гордостью посмотрела на Алёну: вот, мол, какие девчонки у меня работают. Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете — это точно про них. На глазах у нее даже слезы умиления выступили. В смысле, у Марины. Ну а Алёна изобразила в своих сухих глазах подобающий случаю восторг, но подумала, что именно поэтому, наверное, сама она и забросила журналистику, которой когда-то, в молодые годы, занималась: слишком уж любила себя, единственную и неповторимую, слишком уж сибариткой была, и никакая сенсация не могла бы отвлечь ее от мыслей о еде и горячем душе.

Впрочем, Таня немедленно внесла нотку трезвости в симфонию умиления.

— Да и вообще, у нас дома хоть шаром покати, — сказала она прозаично. — И горячую воду как раз отключили. А здесь душ работает?

— Работает, работает, — успокоила Марина. — Давайте, идите.

Первой мыться пошла Таня. Катя еще раз продиктовала младшему редактору Людочке длинный список того, чем следовало запастись в «Макдоналдсе», и жадно закурила, повалившись в кресло и так блаженно вытянув ноги, как будто прошедшие сутки провела сидя на корточках.

Ну вот, наконец-то можно было начинать задавать вопросы, что Алёна незамедлительно и сделала:

— Как же все произошло? Я ведь видела, вы сами в «Ниссан» садились, вас вроде бы никто силком туда не запихивал!

— Совершенно никто, — сказала Катя. — Но когда наша редакционная машина сломалась и мы начали другую ловить, вдруг рядом остановился этот «Ниссан». Из него вышел симпатичный парень — нет, ну он правда очень симпатичный, просто бездна обаяния! — и спрашивает: ну что, мол, пресса опаздывает, как обычно? Тогда я поинтересовалась, откуда ему известно, что мы именно пресса. А он сказал, что видел по телевидению репортаж о конкурсе репортеров Нижнего, а мы с Танькой как раз победили, и нас награждали. Мол, восхищен и все такое, а потому с удовольствием подвезет нас, куда нам надо. Ну, мы сели и поехали. А вы нас заметили, да? Я на вас смотрела…

— Я вас заметила, но не могла вспомнить, где раньше видела, — усмехнулась Алёна. — Потом, когда пришла в редакцию и узнала, что вы исчезли, вспомнила, что вы садились в серый «Ниссан». Но погодите, девушки. Рассказывайте по порядку. Где вас держали? Как вам удалось сбежать? И что от вас вообще хотели?

— Да черт их знает, чего они от нас хотели! — пожала плечами Катя. — Они только все время талдычили, чтобы я не лезла куда не следует. «Хочешь жить — сиди и не суйся не в свое дело» — таков был общий смысл всей чепухи, которую они несли. Я пыталась спросить, в чем проблема-то, чего от нас хотят, куда именно я не должна соваться, кто они такие и когда нас отпустят, но ни одного толкового ответа не получила. Опять услышала только: «Обещай, что никуда не будешь соваться!» Но когда я снова и снова спрашивала, куда именно, они не отвечали. Вообще получалось, что Таньку со мной за компанию прихватили, а все дело в том, что я куда-то «совалась». Глупости какие-то! Не похищение, а фарс! — сказала Катя с некоторым как бы даже разочарованием. — Нас не мучили, не били…

Алёна хотела невинным тоном спросить, не огорчает ли ее последнее, но потом решила придержать язык, потому что понимала: чувство юмора — это одно, а ехидство — совершенно другое.

— И мы не сбежали. Сбежать было просто невозможно, потому что те два мужика сидели, как привязанные, около двери. Не с нашей стороны, снаружи, но дверь все время была открыта, то есть наше каждое движение стерегли. И у них был пистолет.

— Настоящий? — уточнила Алёна.

— В каком смысле? — растерялась Катя.

— Ну, может, газовый или пневматический.

— Да фиг его знает. Большой черный пистолет, все как положено. Очень похожий на настоящий. Уточнять нам, если честно, не очень хотелось.

— Да уж наверное! — с ужасом передернула плечами Марина. — Но ты рассказывай, Катюша, рассказывай!

— Окна были закрыты ставнями или щитами какими-то, там было темно и сыро, из рощи — дом стоял на окраине Сормова — несло каким-то противным ветром. Дом старый, рассохшийся весь, в каждую щель дуло. Он был явно заброшенный, там рядом ни одной живой души, я думаю, они потому и выбрали такое место, что никто ничего не увидел бы — просто видеть было некому, никаких соседей, дорога очень далеко. Ну так вот — они сидели там, за дверью, разговоров с нами не начинали, только, если мы с Танькой начинали возмущаться и требовали нас отпустить или хотя бы объяснить, почему нас сюда привезли, заводили свою мутоту — мол, мне нельзя куда-то там соваться. Иногда они звонили куда-то по мобильному, иногда им кто-то звонил, но разговоров мы не слышали. И вот буквально час назад кто-то снова позвонил и что-то такое сказал, от чего они жутко, просто жутко перепугались. То есть сначала они мирно спросили, кто такой Муравьев…