Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)

— А мне кажется, у вас мания величия, — продолжала фрау Эмма еще более сухим тоном. — Фон Шубенбах, помощник военного следователя… Алекс Вернер, один из богатейших людей Третьего рейха… Угомонитесь, дорогая! Как говорила моя русская бабушка, всяк сверчок знай свой шесток, не в свои сани не садись и руби дерево по себе.

— Но, по-моему, Алекс Вернер вчера при вас изъявлял свои намерения, — обиженно сказала Лиза. — И я же говорю: он приезжал, но должен был спешить, потому что фон Шубенбах…

— Вызвал его. Да-да, я слышала, — кивнула фрау Эмма. — Мы вернулись к тому же, с чего начали. Но довольно толочь воду в ступе. Оба достойных воина далеко, а оберст-лейтенант сидит в зале и имеет весьма недовольный вид. Это раз. Девушки моего заведения не имеют права ни на какие симпатии и антипатии в ущерб заведению. Это два. Прошу вас пройти в зал, и пусть беседа на данную тему будет у нас первой и последней. Это три.

Мадам сделала приглашающий жест, и Лизе ничего не оставалось, как подчиниться и двинуться вперед.

«Вот зараза! — зло подумала она. — А казалась такой добренькой. Платья мне дала, аусвайс оформлять помогала…»

Лиза вошла в зал и радостно встрепенулась: пехотинца за столиком не было. Эсэсовец наворачивал своих цыплят — видимо, его обслужила другая девушка, пока Лиза искала пути к бегству.

— Значит, он ушел, — сказала Лиза со вздохом, который должен был изображать раскаяние.

К ней подошел низенький мужчина во фраке (нет, не в розовом, как можно было бы подумать, а в черном, что было, кажется, единственным чужеродным пятном в оформлении «Розы»). Метрдотель, который почему-то напоминал Лизе знаменитого иллюзиониста с фотографий в журнале «Огонек», сделал полупоклон и сообщил:

— Герр оберст-лейтенант ждет фрейлейн Лизу в кабинете. Он оплатил заказ, но откушать не пожелал. Господин офицер жаждет встретиться с фрейлейн.

— Проводите фрейлейн, — приказала фрау Эмма и вышла из зала.

Лиза, не помня себя, вошла в кабинет. Армеец полулежал на розовом (а как же!) диванчике и даже не подумал встать при ее появлении. Его мундир был полурасстегнут, темно-карие глаза оценивающе обшаривали фигуру Лизы.

— Ненавижу розовый цвет, — наконец произнес подполковник. — Какой дурак решил, что он должен возбуждать мужчину? Снимите это!

И он, кивком указав на ее платье, расстегнул еще одну пуговицу мундира.

Лиза стояла столбом. Если она сейчас воспротивится, карьере ее в «Розовой розе» придет конец. Если не воспротивится, то через пять минут оберст-лейтенант повалит ее на тот же курьезный диванчик и… Пожертвовать жизнью и честью ради Родины она никогда не была готова, тем паче после Петруся. Нет, от нее требуют слишком большой жертвы! С каким-то фашистом… да еще таким неприятным на вид… Он, конечно, совсем не стар, сорока — сорока пяти лет, но у него такой обрюзгший, неопрятный вид, такие противные короткопалые руки… Стоит представить, что сейчас они поползут по телу Лизы…

Бежать! Немедленно! Вот просто повернуться — и…

И, значит, больше никогда не увидеть Петруся? Не услышать, как он задыхается, и бормочет, и стонет, не ощутить, как его губы бродят по ее обнаженной шее, повергая в дрожь?

— Ну что вы стоите, как гейша, которая еще не исполнила полностью обряд развлечения мужчины? — буркнул оберст-лейтенант.

— Вы знаете о гейшах? — с трудом выдавила Лиза. — Это очень интересно, правда?

Среди маминых клиенток была одна, которая долго жила с мужем на Дальнем Востоке. Правда, не в Японии, а в Маньчжурии, но про Японию она тоже многое знала и рассказывала, рассказывала, а Лиза ее слушала, слушала… Но сейчас в голову не приходило совершенно ничего, кроме того, что у каждой гейши был свой дану — покровитель. Где ж оба ее собственные дану? Набивались-то наперебой, а как дошло до дела…

«Ага, — ехидно произнес в голове Лизы некий голос, — а тебе в принципе не все равно, с которым из гитлеровцев переспать? Какая разница, будет это пехотинец, или интендант, или помощник военного следователя?» И она мысленно ответила противному голосу: «Все дело в том, что Вернер и фон Шубенбах (Алекс и Вальтер, черт бы их подрал!) — помоложе и покрасивее, чем какой-то подержанный оберст-лейтенант. Ну да, если уж все равно некуда деться, то спать с красивым фашистом приятнее, чем с некрасивым!»

— Я бывал в Японии, — проговорил «подержанный оберст-лейтенант». — Я вообще много ездил. Моя работа… — Он осекся. — Однако на гейшах слишком много наверчено, очень уж много всяких тряпок — кимоно, потом все, что под ним… И еще широченный и такой длинный оби, как у них называется пояс. Пока развяжешь, желание остынет. Поэтому я не спал с гейшами. Там есть и нормальные проститутки. Но гейши приятно поют. Это единственное, что мне в них нравилось. Ты умеешь петь?

Лиза кивнула.

— Вон там я видел гитару… — Он кивнул в угол, и Лиза, полуобернувшись, увидела висящую на стене гитару. — Споешь?

— Я умею только петь, но не умею играть на гитаре, — пробормотала она.

— Почему же?

— Все время хотела научиться, но… как-то некогда было.

— А я умею играть на гитаре.

Оберст-лейтенант встал и снял гитару со стены. Умело тронул струны:

— Надо же, она не слишком и расстроена! Что ты хочешь спеть?

О господи, да что же ему спеть? Русский романс? Скажем, этот: «Он говорил мне — будь ты моею, и стану жить я, страстью сгорая…» Или на стихи Дениса Давыдова, то, что любила мама:

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений

И мимолетных сновидений

Не возвращай, не возвращай…

Ну уж нет. Много чести, петь фашисту романс на слова Дениса Давыдова! Ну, тогда то, что пела мама украдкой, только для себя и для Лизы. И говорила при этом: «Тс-с, помни, что за стеной чужие уши!» У них в подъезде такой плакат висел: мужественного вида тетенька прикладывает пальцы к губам. Она как две капли воды походила на Пахомову, их соседку. Все знали, что Пахомова служит не только в «Госзаготзерне», но и постукивает в НКВД. И смеялись над плакатом: Пахомова как будто сама предупреждала, что надо быть с ней осторожнее! Конечно, мама никогда не пела ту песню, если Пахомова была дома. На счастье, она часто уезжала в командировки, и тогда вся их огромная коммунальная квартира словно оживала…

— Может быть, «Лили Марлен»? — спросила Лиза, чувствуя, что глаза ее наливаются слезами, а губы невольно улыбаются — чувства всегда словно бы рвали ее в разные стороны, когда она вспоминала маму.

— Ого! — оживился пехотинец. — Ты знаешь «Лили Марлен»?

— Конечно, — кивнула Лиза. — Ведь это очень красивая песня.

Тут она не врала. Нисколько.

Оберст-лейтенант взял первые аккорды. Играл он хорошо, и Лиза наконец-то справилась с судорогой, которая стискивала горло: