Валерия Вербинина - Где-то на земле есть рай

— Из зоопарка сбежал слон! — выпалил Толя. — Представляешь?

— А я думал, крокодил, — парировал мой напарник. — С первым апреля!

Горохов надулся.

— Нет, правда! Честное слово! — настаивал он. — Не веришь — можешь хоть у Петровича спросить!

Полковник Модест Петрович Тихомиров возглавляет наше отделение. Внешне он походит на шкаф и терпеть не может слова «полиция» и «полицейские», вместо которых упорно говорит «милиция» и «товарищи милиционеры». Кроме того, у него есть две любимые фразы: «Главное — не нарываться» и «Есть же счастливцы, которым на Багамах модели коктейли приносят, а я чем тут с вами занимаюсь?». В зависимости от обстоятельств место действия и личности, разносящие коктейли, могут меняться, но общая формула остается неизменной.

Ласточкин покосился на Горохова и фыркнул.

— Толя, сколько тебе лет, а врать до сих пор не научился, — проворчал он. — У тебя даже мочки ушей покраснели.

Горохов смутился, стушевался, потер зачем-то мочки ушей, буркнул: «Ну, ладно» — и исчез. Я поставила воду кипятиться и села за стол.

— Терпеть не могу эти первоапрельские розыгрыши, — сварливо сказал капитан.

— Я тоже, — кивнула я. Впрочем, я действительно не люблю розыгрыши. Особенно мне не понравился сегодняшний, когда Лена, которая в отделении отвечает за оформление всяких бумажек, с порога сообщила мне, что мой напарник Пашка женился. В первое мгновение я ощутила досаду, но потом опомнилась: какое, в сущности, отношение это имеет ко мне? Паша — человек свободный, один раз уже разводился, и то, что сейчас происходит в его личной жизни, меня не касается.

… Или все-таки касается? Поди тут разберись!

— А мочки у него были вовсе не красные, — заметила я вслух, чтобы отогнать лишние мысли.

— Верно, — спокойно согласился Павел. — Но он-то этого не видел.

У каждой профессии есть свои маленькие и большие секреты. Наша профессия — выяснять, кто говорит правду, а кто лжет, и, так как правда у всех одна, а способов соврать — куда больше, приходится пускаться на разные хитрости, чтобы узнать истину. Это было еще мелкое ухищрение, можете мне поверить, и все равно оно меня восхитило. Впрочем, я тотчас же поспешила принять деловой вид:

— Паш…

— Ась?

— Там в коридоре женщина…

— Что за женщина?

Я замялась. По правде говоря, я даже толком не могла объяснить, что меня в этой женщине встревожило.

— Она сидит с самого утра. Когда я приехала на работу, она уже была там. Потом привезли Савину, приехал ее муж, а она так и сидела на прежнем месте. Сейчас я выходила за водой, а она все еще в коридоре.

Ласточкин нахмурился:

— Сумасшедшая?

Наверное, в каждом отделении встречаются такие не вполне здоровые граждане. Они приходят с совершенно бредовыми жалобами и просьбами, угрожают, умоляют, обвиняют нас бог весть в чем. Старушка требует найти кошку, которую два года назад переехала машина, пьяница клянчит деньги за несуществующие сведения чрезвычайной важности…

— На сумасшедшую она не похожа, — твердо ответила я на вопрос Паши.

— Опиши ее.

— Лет двадцать семь — тридцать, пепельная блондинка, роста среднего или невысокого — так как она сидит, точно сказать сложно. Хорошо одета: голубой костюм, сумочка и туфли того же цвета.

Ласточкин забарабанил пальцами по столу.

— Ну и из чего ты сделала вывод, что она не сумасшедшая?

— Из-за сумочки и туфель, — сухо ответила я. — Если женщина не разучилась подбирать их тон в тон, значит, с головой у нее все в порядке.

— Вставишь эту фразу в свой роман, — буркнул Павел. — Успех тебе обеспечен. — Он потер подбородок. — Значит, говоришь, с самого утра сидит? — Он вздохнул: — Какое вообще впечатление она на тебя произвела?

Я немного поразмыслила.

— По-моему, она специально готовилась к визиту к нам.

— Это ты опять по сумочке и туфлям определила? — осведомился мой напарник, и в его глазах мелькнул мефистофельский огонек.

— И по костюму, — сердито ответила я. — По-моему, она чем-то до смерти напугана, но в то же время боится идти к нам.

— Когда на всех углах кричат о злых продажных ментах, трудно ожидать другого поведения, — хмыкнул капитан, поднимаясь с места. — Ладно, пошли взглянем, что это за девушка в голубом. — Последние слова он произнес почти нараспев, и я с опозданием сообразила, что он имел в виду строку из стихотворения Сергея Есенина.

Незнакомка сидела на том же самом месте, на котором я видела ее и перед очной ставкой Савиных, и в последний раз, когда возвращалась с водой. Завидев нас, она вцепилась обеими руками в сумочку и предприняла попытку вжаться спиной в стену.

— Простите, вы кого-то ждете? — спросил Ласточкин.

Она побледнела, затем покраснела и судорожно сглотнула, после чего отрицательно покачала головой.

— Вы пришли по делу?

Не сводя с него глаз, она кивнула.

— Тогда вам лучше пройти в кабинет и объяснить, в чем оно состоит, — веско сказал мой напарник. — В том, чтобы сидеть тут, в коридоре, нет ничего хорошего. — Он сделал широкий жест, указывая на нашу дверь: — Прошу.

Кажется, ему все же удалось преодолеть настороженность незнакомки в голубом, потому что она несмело улыбнулась.

— Как вас зовут? — дружелюбно спросил Ласточкин.

— Лариса.

— Вот и прекрасно. Я капитан Ласточкин, а это Лиза, моя напарница. Сейчас мы с вами поговорим, и вы изложите нам, что вас тревожит.

И вот она сидит на все том же шатком стуле неопределенной модели, на котором незадолго до этого проливал безутешные слезы заказанный собственной супругой преподаватель. Паша всегда учил меня думать и действовать на опережение, и теперь, тайком рассматривая Ларису, я ломаю голову, в чем таком она может быть замешана. Вряд ли ее обокрали или у нее угнали машину — в таких случаях даже самый застенчивый человек поднимает крик очень быстро и уж, конечно, не высиживает по несколько часов в коридорах.

— Значит, вас зовут Лариса? А фамилия?

— Парамонова, — едва слышно произносит она.

— Замечательно.

Павел улыбается. Сейчас он мягкий, понимающий, обходительный. Само внимание. Сама вежливость. И только я, знающая его чуть лучше других, понимаю, что это всего лишь один из его обликов. Как маска, которую надевает актер, чтобы играть очередную роль. Он не торопит женщину в голубом, не подгоняет ее. Он ждет, когда же она сама наконец расскажет ему, что ее тревожит. Руки Ларисы нервно мнут ручку сумочки. Она — Лариса, разумеется, а не сумочка, — явно нервничает. Я впиваюсь глазами в ее лицо. Ну конечно же! Шантаж. Именно он лучше всего объясняет странное поведение Парамоновой, решимость и страх, что смешиваются на ее лице. Она хочет изобличить преступника, но боится последствий. Минуточку… а что, если дело вовсе не в шантаже? Что, если она стала свидетелем преступления? Такое тоже может быть, и все же меня не оставляет ощущение, что я что-то важное упустила. Она боится, но хочет нам рассказать — и в то же время глаза у нее умоляющие. Она опасается, что мы не поверим ей. Почему?