Йен Колдуэлл - Правило четырех

Вероятно, многогранная натура Кэрри тянулась к каждому из них разными гранями. Спокойный, уравновешенный парень, типичный католик со Среднего Запада, и дерзкий, рвущийся к цели напрямик ньюйоркец были людьми из параллельных миров. Вероятно, они и сами почувствовали это с первого же рукопожатия, когда рука моего отца утонула в крепкой и мясистой лапе Тафта.

Из них трех именно Тафт отличался мрачным складом ума. В «Гипнеротомахии» его более всего привлекали самые кровавые и мистические части. Он изобрел особую интерпретационную систему, позволявшую толковать значение описанных в книге жертвоприношений — способ обезглавливания животных, характер смерти персонажей, — только для того, чтобы придать насилию особый смысл. Он изыскивал способы измерения упомянутых в книге зданий, надеясь обнаружить скрытые нумерологические структуры, сверял их с астрологическими таблицами и календарями времен Колонны в стремлении найти некие совпадения. С его точки зрения, самый лучший подход к «Гипнеротомахии» заключался в том, чтобы сразиться с ее автором в интеллектуальном поединке и взять над ним верх. Как вспоминал отец, Тафт всегда верил, что однажды сумеет перехитрить Франческо Колонну. День этот, насколько всем нам было известно, так и не пришел.

Мой отец рассматривал книгу с совершенно иных позиций. Больше всего в «Гипнеротомахии» его интересовал сексуальный план. В последовавшие за публикацией книги более целомудренные времена некоторые картинки вымарывались или даже вырывались. В эпоху, когда общественные вкусы изменились, сходной участи не избежали многие шедевры Возрождения, и изображения обнаженных мужчин обрели скромные одежды из фиговых листочков. Пострадали даже творения великого Микеланджело. Вместе с тем надо признать, что некоторые из помещенных в «Гипнеротомахии» рисунков кажутся немного шокирующими даже сегодня.

Шествия обнаженных мужчин и женщин — это только начало. В центре картины, изображающей собравшихся на весенний праздник нимф, читатель видит бога Приапа с громадным вздыбленным пенисом. На другом рисунке показана мифологическая царица Леда, застигнутая в момент совокупления с Зевсом, распластавшимся на ней в облике лебедя. Сам текст изобилует описаниями сцен, слишком откровенных и непристойных для изображения на гравюрах. В одном месте Полифил признается, что, очарованный красотой архитектуры, вступал в сношения даже со зданиями, и уверяет, что по крайней мере в одном случае удовольствие было взаимным.

Все это вызывало интерес у моего отца, чье понимание книги коренным образом отличалось от представления о ней Тафта. Вместо того чтобы видеть в «Гипнеротомахии» строгий, математический трактат, отец рассматривал книгу как выражение любви мужчины к женщине. По его мнению, то было единственное из известных ему произведений искусства, которое столь тонко и полно передавало восхитительный хаос, порождаемый этим могучим чувством. Запутанный, словно позаимствованный из сна сюжет, смешение персонажей, мучительные скитания человека в поисках любви — все это трогало струны его души.

Результатом такого различия в подходах стало то, что мой отец, как и Пол в начале своих изысканий, считал взятое Тафтом направление ошибочным и ведущим в тупик. «В тот день, когда ты постигнешь любовь, — сказал он мне однажды, — ты поймешь и то, что имел в виду Колонна. Если в книге и сокрыто что-то, то открыть это можно только снаружи, с помощью дневников, писем, семейных документов». Отец никогда не говорил об этом прямо, но, по-моему, всегда подозревал, что между страницами «Гипнеротомахии» действительно заключена великая тайна. Только тайна эта имеет отношение к любви, а не к каким-то формулам в духе Тафта. Возможно, Колонна влюбился в женщину низкого звания; возможно, их разделяли политические пристрастия семей; возможно, романтическому увлечению подростков помешали некие жестокие обстоятельства.

Тем не менее, при всем различии в подходах, когда мой отец, взяв в университете годичный отпуск на академические исследования, приехал в Нью-Йорк, он понял, что Тафт и Кэрри добились немалого прогресса. Кэрри предложил своему старому другу присоединиться к ним, и отец согласился. Как три оказавшихся в одной клетке зверя, они пытались подладиться, приспособиться один к другому, одновременно описывая друг вокруг друга круги, таясь и заглядывая через плечо, пока судьба не провела новые линии и не бросила на чаши весов новые камушки. В те дни, однако, время еще было на их стороне, и все трое свято верили в «Гипнеротомахию». Подобно некоему космическому омбудсмену [19] Омбудсмен — в ряде стран — специальное должностное лицо парламента, наблюдающее за законностью действий государственных органов и соблюдением прав и свобод граждан. , Франческо Колонна взирал на них и направлял их, замазывая разногласия жирными слоями надежды. Так что некоторое время по крайней мере видимость единства сохранялась.

Они работали вместе на протяжении более десяти месяцев. И лишь тогда Кэрри сделал открытие, сыгравшее роковую для их партнерства роль. К тому времени он стал все чаще бывать на выставках и в галереях, где разыгрывались реальные, а не мифические ставки, и, готовясь к своему аукциону, наткнулся на потрепанную книжицу, принадлежавшую скончавшемуся незадолго до того коллекционеру.

Книжица представляла собой дневник смотрителя генуэзского порта, старика, имевшего привычку делать записи о состоянии погоды и собственного здоровья, перемежая их заметками о происшествиях в порту, имевших место весной и летом 1497 года. Помимо прочего, коснулся он и событий, связанных с приездом человека по имени Франческо Колонна.

Смотритель — за отсутствием другого имени Кэрри называл его Генуэзцем — усердно собирал слухи, имевшие отношение к Колонне. Подслушав разговоры, которые богатый гость вел с местными жителями, он узнал, что римлянин прибыл в Геную для того, чтобы проследить за прибытием своего корабля с неизвестным грузом. Каждый вечер Генуэзец докладывал Колонне о всех пришедших в порт судах. При этом он заметил, что гость ведет некие записи, содержание которых тщательно скрывает от посторонних.

Не будь смотритель наделен таким недостатком, как неуемное любопытство, дневник остался бы малозначимым документом, не проливающим никакого света на тайну «Гипнеротомахии». Но корабль все не приходил, и снедаемый нетерпением Генуэзец в конце концов решил, что прознать о намерениях загадочного римлянина можно только одним способом: заглянуть в судовые документы, в которых перечисляется содержание груза. Он даже попросил брата жены, Антонио, купца, занимавшегося, помимо прочего, доставкой контрабандных товаров, нанять ловкого человека — проще говоря, вора — и поручить ему проникнуть в комнату, где остановился Колонна, и снять копии со всех обнаруженных там бумаг. Антонио согласился помочь в обмен на дальнейшее содействие в осуществлении кое-каких своих операций.