Йен Колдуэлл - Правило четырех

Может быть, поэтому его диссертацию ждут с таким нетерпением — люди знают, сколько звезд он мог счесть за три года. Впрочем, Пол трудится над темой уже четвертый год. Средний студент определяется с темой осенью последнего курса и заканчивает ее к следующей весне, а наш Пол бьется с первого. Уже спустя несколько месяцев после начала первого осеннего семестра он решил сосредоточить внимание на редком и малоизвестном тексте периода Возрождения под названием «Гипнеротомахия Полифила» — я могу продраться через этот лабиринт только потому, что мой отец, историк Ренессанса, потратил на изучение его едва ли не всю карьеру. И вот теперь, через три с половиной года и за двадцать четыре часа до истечения срока, Пол собрал материал, которому могут позавидовать даже самые прилежные и разборчивые выпускники.

Проблема в том, что, по его мнению, я тоже должен радоваться доносящемуся издалека звону фанфар. На протяжении нескольких зимних месяцев мы работали над книгой вместе и добились неплохого прогресса. Только тогда я понял то, что часто повторяла мать: мужчины в нашей семье имеют склонность западать на определенные книги примерно так же, как и на определенных женщин. Никакими очевидными чарами «Гипнеротомахия», возможно, и не обладала, однако в ней, словно порок в отвратительной уродине, скрывалась внутренняя тайна, притягивавшая постепенно, но сильнее, чем опиум пристрастившегося к нему наркомана. Почувствовав, что меня затягивает в тот же, что и отца, омут, я ухитрился выбраться на берег и выкинул полотенце прежде, чем окончательно испортил отношения с девушкой, заслуживавшей лучшего.

С тех пор у нас с Полом все не так, как раньше. После моего выхода из игры ему помогал другой выпускник, Билл Стайн. В последние месяцы по мере приближения срока сдачи диссертации Пол стал вести себя как-то странно настороженно. Обычно он более откровенен, а тут начал сторониться и избегать разговоров о своей работе, причем не только со мной, но и Джилом и Чарли.

— А ты, Том, в какую сторону склоняешься? — спрашивает Джил.

Чарли отрывает взгляд от холодильника.

— Да, — говорит он, — мы все как на крюке болтаемся.

Мы с Джилом дружно стонем. «Болтаться на крюке» — то самое выражение, которое подвело Чарли на экзамене. Он приписал его «Моби Дику», а не «Приключениям Родерика Рэндома» Тобиаса Смоллетта на том основании, что оно скорее означает некую рыбацкую приманку, чем передает состояние напряженного ожидания. Теперь Чарли с ним не расстается.

— Не переживай, — говорит Джил.

— Назовите мне врача, который знает, что такое «болтаться на крюке», — оправдывается Чарли.

Прежде чем кто-то успевает сказать хоть слово, из нашей с Полом спальни доносится шорох, и в следующее мгновение на пороге предстает он сам, в трусах и майке.

— Врача? — спрашивает Пол, протирая глаза. — Пожалуйста. Тобиас Смоллетт. Он был хирургом.

Чарли смотрит на магнитики.

— Подходит.

Джил фыркает, но молчит.

— А мы думали, ты в «Плюще», — говорит Чарли, когда пауза становится уж явно заметной.

Пол качает головой и отступает в спальню, чтобы взять тетрадь. Его светлые, цвета соломы, волосы примяты, на лице полоски от подушки.

— Слишком шумно. Лежал на кровати, потом уснул.

Последние две ночи он едва ли вообще спал. Референт Пола, доктор Винсент Тафт, усилил давление, требуя еженедельных отчетов. В отличие от других референтов, которые с удовольствием предоставляют своим студентам относительную свободу действий и держат их на длинном поводке, Тафт с самого начала не убирал руку со спины Пола.

— Ну так что, Том? — спрашивает, заполняя тишину, Джил. — Выбор сделан?

Я перевожу взгляд на столик. Речь идет о двух лежащих на нем письмах, которые то и дело отвлекают меня от учебника. В первом, из Чикагского университета, мне предлагается докторская программа по английскому. Книги у меня в крови, как медицина у Чарли, и получить докторскую степень в Чикаго было бы совсем неплохо. Я мнусь с ответом отчасти из-за того, что мои оценки в Принстоне не столь уж хороши, но главным образом потому, что до сих пор не решил, чему хочу посвятить себя, а хорошая докторская программа чувствует нерешительность так же, как собака чует страх.

— Бери деньги, — советует Джил, не отрываясь от Одри Хепберн.

Джил — сын банкира из Манхэттена. Принстон для него не самоцель, не пункт назначения, а окно с хорошим видом, остановка по пути на Уолл-стрит. В этом отношении он просто карикатура на себя, но Джилу все же удается улыбаться, когда мы начинаем доставать его шуточками по этому поводу. Он и по дороге в банк будет улыбаться — даже Чарли, который, несомненно, станет весьма прилично зарабатывать на больных, никогда не увидит на своем счету столько нулей.

— Не слушай его, — подает голос из спальни Пол. — Следуй велению сердца.

Я вскидываю голову, удивленный тем, что он замечает что-то, кроме своей диссертации.

— Иди за деньгами, — говорит Джил, поднимаясь, чтобы взять из холодильника бутылку воды.

— Что предлагают? — спрашивает Чарли, на секунду отвлекаясь от магнитов.

— Сорок одну тысячу, — высказывает предположение Джил и закрывает дверцу. Несколько елизаветинских слов падают при этом на пол. — И бонус — тысяч пять. Плюс премиальные.

Весенний семестр — сезон поиска работы, и в 1999-м рыночная конъюнктура благоволит покупателю. Сорок одна тысяча — это примерно вдвое больше, чем я могу заработать со своей степенью, преподавая английский язык, но по сравнению со сделками, которые заключают некоторые однокурсники, сумма кажется не такой уж и большой.

Я беру письмо из некоей интернет-фирмы в Остине, называющей себя «Дедал» и хвастающей тем, что она разработала самое продвинутое программное обеспечение для модернизации вспомогательных офисов крупных корпораций. Я почти ничего не знаю о самой компании, еще меньше о том, что такое вспомогательный офис, но один знакомый предложил обратиться к ним, и я, питаясь слухами о высоких заработках в этой неизвестной техасской фирме-выскочке, так и сделал. «Дедал», следуя общей тенденции, не обратил никакого внимания на мое невежество в том, что касается их бизнеса. Мне сообщили, что работа моя, если только я на собеседовании смогу решить несколько головоломок, докажу свою способность ясно выражать мысли и произведу приятное впечатление. И вот, выражаясь языком Цезаря, я взял, сделал и получил.

— Около того, — говорю я, заглядывая в письмо. — Сорок три тысячи в год. Бонус при подписании контракта — три тысячи. Премиальные — полторы.

— И журавль в небе, — добавляет Пол. Он всегда ведет себя так, словно говорить о деньгах еще непристойнее, чем прикасаться к ним. — Суета сует.