Светлана Алешина - Парящая в небесах

– Нет, не думаю, – совершенно серьезно ответил он. – Думаю, что такие, как Нещадов, сами носят смерть за плечами. Я обязательно за тобой приеду. Не нравится мне вся эта лубочная картинка! Тебе вообще-то обязательно идти на этот концерт?

– Обязательно, – кивнула. – Иначе начну растворяться в атмосфере окружающего меня мрака.

– Тогда иди, – он легко коснулся губами моей щеки. – Но дождись меня, если опоздаю на минуту.

Но я прекрасно знала – мой грубиян никогда не опоздает. Он начнет дежурить у консерватории уже за час до конца.

Лишь бы с его Принцессой ничего не случилось.

Дома меня ждала Эльвира, старательно подражающая маме. С этой целью она даже напялила на себя мамин фартук со странными надписями, которые я в шутку именовала «тайными заклинаниями». Фартук Эльвире абсолютно не шел, был совсем некстати и не к месту, поэтому я иронически хмыкнула, наблюдая, как моя подруга, более склонная к легкой жизни, развлекает себя несвойственными ее натуре кухонными заботами.

– Хорошо, что ты явилась, – сказала она. – Меня совершенно замучил твой своенравный питомец. Слушая его вопли, я подумала, что в последнем увлечении моей матушки «рерихианством» есть одна мысль, которая начала мне нравиться. «Птицам не место в доме».

– Еще слово, и я выкину тебя вместе с твоими глупыми «рерихианами», – заявила я. – Потому что ничего глупее придумать нельзя. Такие дикие мысли могут прийти в голову только твоей маме. Попугай – тварь божия. Ее выкидывать нельзя.

– Не выкинешь, – возразила Эльвира.

– Почему?

– Потому что я тоже тварь божия. И вовсе не я увлекаюсь разными глупостями, а моя мама. Я этого их Даниила Андреева толком и прочитать не смогла. Он на каком-то языке идиотском пишет. Ему, наверное, надо было в клинику лечь. У него заболевание мозга, так мне показалось. Какие-то непонятные Жругры и Игвы Друккарги – без тренировки не выговоришь.

– Жругр – это, наверное, Мещерский, – задумчиво молвила я. – Ему очень это имя подходит. Все «жру-гр», и «жру-гр», и никак не нажругрится. Ладно, ты лучше скажи, тебя мама твоя отпустила? Или в свете ее новых теософических увлечений порешила, что незачем ее чистой дочери со всякими там православными девицами общаться?

– Она еще не посвященная, поэтому отпустила. Вот когда посвятится, тогда уж не обессудь. Начнем встречаться тайком, в черных очках и с газетками.

Мы обе рассмеялись.

– Тогда тебе придется побыть в гордом одиночестве этот вечер, – огорчила я Эльвиру. – Мне надо поразмыслить в медитативной стихии музыки.

– Ты решила провести вечер у маминых «рерихианцев»? – ужаснулась Эльвира. – Иначе как понять твое намерение погрязнуть в медитацию?

– Нет, они Альбинони не слушают, – успокоила я. – А медитации у меня строго связаны с мыслительными процессами. Просто под музыку приходят некоторые умные мысли, да еще и отдыхаешь при этом.

– Ладно уж, поскучаю в одиночестве. Тем более что я «Мумию» купила. Пока ты там просветляешься и духовно растешь, я буду падать в пучину бездуховности. А тебе придется потом влиять на мое расстроенное сознание.

– Сначала мне придется просмотреть твою «Мумию», – вздохнула я и чмокнула ее в щеку. – Пока, не скучай и жди меня.

– Иди, – махнула она рукой. – Скучать скорее всего будешь ты. Я не понимаю, как ты эти скрипочки слушаешь и не засыпаешь.

– Потом объясню, – пообещала я и выбежала из квартиры. Из-за того, что мы так долго болтали, я уже начинала опаздывать.

В фойе консерватории уже стал собираться нарядно одетый народ, и я в своих джинсах и свитере поначалу даже почувствовала себя гадким утенком. Ох уж эта моя привычка не придавать значения внешнему облику!

Дамы переливались блестинками, как елочные игрушки, и источали запахи Франции, а я быстренько прошла в зал и, найдя свое место, уселась, пытаясь спрятаться от посторонних глаз – в конце концов, пришла не на светский раут. Я пришла послушать Альбинони, и вряд ли ему важно, как я оделась на эту свою встречу с ним!

На сцене появились оркестранты – тихо переговариваясь, заняли свои места. Зал начал быстро заполняться.

Рядом со мной с левой стороны сидела пожилая чета, а правое кресло оставалось свободным даже тогда, когда на сцене появилась женщина с высокой прической, объявившая состав оркестра и рассказавшая об Альбинони.

Наконец она ушла, и в зале повисла тишина, в которую тихо полились первые звуки адажио.

Я закрыла глаза, чтобы мир, окружающий меня, не мешал растворяться в этой восхитительной и грустной купели звуков, как вдруг мне помешали.

– Простите, – вторгся в мое отстранение шепот.

Кто-то уселся рядом, но я по-прежнему не открывала глаз, сопротивляясь попытке мира вернуть меня себе.

– О, здравствуйте, – обрадовался мой сосед.

Уже собираясь проворчать что-то типа «не мешайте», я открыла глаза и замерла от удивления.

Как ни странно, я сразу узнала его. Того человека, который встретился мне на остановке.

Первое отделение концерта закончилось.

Стоило только звукам музыки замереть, я обернулась к нему.

– Честно говоря, совсем не ожидала вас тут увидеть, – сказала я шепотом.

– А я – вас, – улыбнулся он мне. – Такая современная девица, и со слезами на глазах слушает старинную музыку! Лишний раз заставляете меня пересмотреть некоторые вещи!

– Взгляды и созданы для того, чтобы иногда их пересматривать, – парировала я. – Кстати, если присмотритесь к публике, то обнаружите здесь достаточно много молодежи.

– Они консерваторцы, – отмахнулся он. – А вы – маленькая и забавная представительница той части, которую я бы назвал «нонконформистской». По-моему, вы должны куда больше приходить в восторг от музыки типа «Лайбаха»?

– Я терпеть их не могу, – обиделась я. – Но «Лайбах» любит Пенс.

– Пенс? – удивленно переспросил мой новый знакомец. – Это монетка?

– Нет, Пенс – мой друг. Кстати, меня зовут Александра.

– Мечтательное имя, – кивнул он и представился в ответ: – Я – Аркадий. Вам как, отчество нужно?

– Нет, – покачала я головой. – Вы же нестарый.

– Это как посмотреть. Кстати, странно, что мы снова встретились и снова случайно. Почему у вас такие грустные глаза, Александра? Странно – такая радостная, солнечная внешность, и грусть в глазах!

– Это проблемы, окружающие меня со всех сторон на работе, и музыка, – ответила я. – Хотя я тешила себя наивной мыслью, что моя вселенская печаль не заметна для посторонних глаз.

Он с удивлением посмотрел на меня и отметил:

– Вы еще и красиво говорить умеете…

– Я филолог. У меня странная и непригодная к существованию специальность. Старофранцузский язык. Франсуа Вийон. Слышали о таком?