Вадим Россик - Страна падонкаф

У подъезда придурочный Лябин мучил котенка. Двадцатый-то дом, Лябинский, вот — рядом. Котенок был совсем еще маленький. Серый замухрышка. Он отчаянно пищал и пытался царапаться, но куда там. Дурак, прижав котенка спиной к асфальту, трудолюбиво сопя, разводил в стороны передние лапки. Делал искусственное дыхание. Рядом, в рядок, уже неподвижно лежали четыре кошачьих сородича, не выдержавших такой экзекуции.

Первой спасать котенка бросилась Марисабель. Она бросила Катину руку и подняла валявшийся на тротуаре игрушечный пистолет. Обезоруженный, Лябин тут же отпустил несчастное животное и протянул руки к Марисабель, жалобно пуская слюни и что-то бессвязно канюча.

— Прекрати издеваться над бедным котенком! — строго сказала Катя дебилу. — Он же живой!

— Ему же больно, Леша! — подхватила сердобольная Латойя, беря котенка на руки. — Мальчик!

Марисабель на всякий случай держала дурака на прицеле. Видно было, что Лябин боится пистолета. Он встал, прикрыл руками голову от смертельного выстрела, но не уходил. Стало понятно, что без привычного пластмассового оружия ему не жизнь.

— Девки, вы чего дразните блаженного? — возмутилась с балкона какая-то старая ведьма. — Совести у вас нет! Ну что за люди!

— Мари, отдай ему его бесценный пистолет, — скомандовала Катя. Чуть поколебавшись, Марисабель протянула игрушку Лябину. Убогий недоверчиво взял ее, внимательно осмотрел со всех сторон, засунул за поясной ремень.

Со стороны двадцатого дома раздался протяжный крик. Мать Лябина, как муэдзин со стамбульского минарета:

— Леша-а, иди домо-ой!

Лябин, по-дурацки ухмыляясь, послушно пошел к своему дому. Все. Инцидент был исчерпан.

— А куда котенка? — спросила Латойя старшую сестру.

Марисабель умоляюще сложила руки.

— Давайте возьмем его себе?

Она показала на четыре трупика.

— Он же теперь сирота. У него больше никого не осталось из родственников.

Латойя с Марисабель хором:

— Катя, он же погибнет!

Катя обреченно махнула рукой.

— Ладно. Берем котенка себе. Вечером вместе поговорим с мамой.

— Ур-ра-а!

— А как мы его назовем? — задала вопрос практичная Латойя.

— А давайте назовем его Пусиком! — запрыгала на одной ножке Марисабель. — Он такой Пусик!

Пусик?

Даже в неисчерпаемом пакете Пискли пиво все-таки закончилось. Больше в пельменной делать было нечего. Перед расставанием Игорь раздал всем баллончики с коричневой краской: писать на заборах «Белая сила», «Власть белых» и рисовать свастику. Типа вести пропаганду среди населения. Наглядная агитация. Условились завтра собраться опять. У Лехи. Встали, кинули зигу.

Игорь с Писклей как пришли, так и ушли — вместе. Димас с Лехой решили взять еще фуфырик. Усугубить, так сказать. Приглашали Витаса, но он отказался. Он и без фуфырика чувствовал в себе отчаянную отвагу, искрометный юмор и твердую уверенность в себе — все три признака алкогольного опьянения.

Из пельменной Витас просто вернулся домой. Без приключений. Хотелось подумать. Но пиво в крови думать не разрешало. И что-то давило. Как будто на голую душу наступил здоровенный волосатый мамонт и стоял. Витас отложил подумать на потом. Врубил любимый музон. Вандал: «Дед мой был штурмфюрер СС!» На полную. Чтобы динамики трещали. Звуковой экстремизм. После седьмого прослушивания стало проще. Потом сходил в туалет. По-тяжелому. Почувствовал: совсем ништяк.

Витас, конечно, себя не считал гуманистом. Сен-Симоном, Фурье, Эразмом Роттердамским, матерью Терезой. Но убить этого негра? Мандинго. Он представил, как острый нож входит в плоть. Фу! Богатая фантазия иногда мешает безмятежно жить. Вон Димас с Лехой каждый день имеют дело со жмуриками и не заморачиваются. Фуфыриками скрашивают себе существование. Он вдруг усмехнулся. То ли дело веревка. Например, простая прочная бечева. Ни крови, ни вываливающихся внутренностей. Чисто!

А что будет, если попадешься? Витас вспомнил, как его задержали после убийства Палашовой. Тогда ему пришлось не сладко. Следователь — жирный кабан, в обсыпанном перхотью пиджаке — орал на него, грозил. Даже замахнулся один раз. Брал на испуг. Но он выдержал. Характер нордический, стойкий. «Да, Дашка приходила. Да, была всего несколько минут. Да, потом ушла. Больше ничего не знаю». Отпустили. Тоже мне полиция. Совершенно не умеют работать. Быдло!

Предзакатное солнце грело, не экономя гигакалорий. Жарило, как для грешников в аду. Вообще редкое для Мухачинска тепло стояло с самого мая. Непривычные к такой щедрости, мухачинцы понемногу сходили с ума. Водители ездили по городу, как по собственной квартире. «Куда хочу, туда и ворочу». Влюбленные ссорились из-за пустяков. Родители наказывали детей чаще и изощреннее. Возросло количество разводов и самоубийств. Как обычно в период солнечной активности. А этим летом солнце было очень активным.

Сережа, не торопясь, шагал вдоль Металлургического проспекта. Ему солнце нипочем! Нужно в магазин к толстому цыгану. Сестры с улицы притащили какого-то мухоеда. Пусика! Пришлось идти за кошачьим кормом. «Ваша киска хотела бы виски!» Посмотрим вечером на мамину реакцию. Сюрприз! Мяу!

Авто, витрины, рекламы. Вот надулась на ветру растяжка про удвоение ВВП. Выцвела от возраста и непогоды. Да мы все уже давно в таком ВВП, что дальше некуда! Куда еще удваивать? Иномарки, алкаши… Тридцать третий микрорайон — средний класс и люмпен-пролетариат вместе. Социальная состязательность.

Сережа один за другим пересекает широкие перекрестки. Эйве, Щорса, Виталия Бонивура… Улицы, названные в честь здешних людей с нездешними именами. Цвиллинга, Блюхера, Розы Люксембург… Ему имена ни о чем не говорят. Наверно, писатели или министры. Сережа читать не любит. То ли дело поиграть в компьютерную стрелялку!

Вот и магазин. От него виден дом Ани Макидон. Бывший дом. Теперь она на кладбище. Покоится. Как она всегда говорила: «Чао-какао, люди!» Вот и попрощалась навсегда. Да ладно бы одна, а то…

У Сережи перехватило дыхание, в носоглотке неприятно защекотало. Где-то в закрытом, запрещенном уголке памяти мелькнула худенькая, светловолосая девочка. Тонкие запястья, узкая, нервная спина, губы с чуть намеченной улыбкой. Лена.

«Стоп! Об этом нельзя!» Сережа смахнул глупую слезу со щеки. Ветер.

Сережа зашел к Марку Вишневецкому. Потому что по пути. Вишневецкие живут прямо над хлебным магазином. Хороший магазин. Все есть. Сережа набрал кошачьего корма. Льва хватит вырастить. До средних размеров. Вообще-то смешно. Раньше был общественный туалет. Страна Писландия. Теперь бывший туалет кормит народ. Прямо как тот колодец, в который нельзя плевать — вдруг пить из него придется. Теперь приходится. Как говорит Яков Григорьевич, отец Марка: «Диалектика!» Он знает много непонятных слов. Не зря в аптеке работает. Заведующим.