Марианна Баконина - Девять граммов пластита

– Я вовсе не это хотела сказать. А хотела сказать, что не надо спешить с выводами. Например, я не понимаю, что происходит!

Горный закончил осмотр изъятого у девицы пистолетика и тихо произнес:

– Действительно не понимаешь? Не понимаешь, что тебя в четвертый раз пытаются отправить на тот свет? И теперь уже нет сомнений, что покушаются именно на тебя? И что твой приятель имеет ко всему этому самое непосредственное отношение?

Лизавета сознавала, что Горный прав. Но разум отчаянно не желал принимать очевидное. А когда спорят разум и чувства, побеждает… побеждают… неужели предрассудки? Или гордость?

– Ты-то что молчишь? – Горный теперь смотрел на Сергея. – Скажешь, я не прав? Одного понять не могу – зачем понадобилось ее убирать?

Сергей вдруг перестал быть и казаться мальчишкой. Отчетливо проступили морщины на лбу, стали видны складки, падающие от крыльев носа к краям губ, щеки ввалились. Таким он будет в сорок или даже в пятьдесят. Когда он заговорил, Лизавета не узнала его голос.

– Ты прав. Тут моя вина. На сто процентов… – Слова давались Сергею с трудом. – Ее зовут Рита. Это моя жена. Бывшая жена. Мы пять лет не виделись. А на днях я ее разыскал. Просил развода, сказал, что собираюсь сделать предложение…

– И сказал кому? – уточнил Горный.

Лизавета же смотрела на девицу. Та пыталась сделать непроницаемое лицо, но у нее плохо получалось.

– Да.

– Вот дурак! Даже козел! Мы мучаемся, не понимаем, что творится, а это он с бабами разобраться не смог! – принялся ругаться Митя Сунков. Он, вероятно, ругался бы еще долго, но тут раздался мелодичный, бронзовый перезвон. Приехала вызванная Горным группа.

Маленький зал мексиканского ресторанчика был забит до отказа. Редкий случай в Петербурге, где ресторанов больше, чем людей, готовых заплатить тридцать долларов за плохо приготовленный бифштекс, дополненный скудной горсткой неумело обжаренной картошки, а потом еще выложить приличные чаевые официанту, который все время забывал менять пепельницы, опрокинул бокал и перепутал заказы. Ресторанов дорогих, очень дорогих и умеренно дорогих теперь много, хороших поваров и квалифицированных гарсонов крайне мало. И отыскать приличный ресторан трудно, особенно приезжему.

Сергей Анатольевич Давыдов приехал в Петербург десять дней назад. Приехал после долгого перерыва. Когда он корпел над кандидатской диссертацией, когда денно и нощно сидел перед компьютером, ему было не до походов по кабакам. Да и кабаков тогда в городе было меньше. Его соратник по математической аспирантуре Вангелис, по национальности грек, а по убеждениям коммунист, сказал как-то, когда они безуспешно пытались найти местечко, чтобы отметить очередной сданный кандидатский минимум: «Мы у себя обязательно построим социализм, только с тавернами!» Социализма теперь нет ни в Греции, ни в России, зато с тавернами порядок, их много. Но найти хорошую все равно трудно.

Сергей нашел. Это при том, что десять дней в Петербурге были забиты совсем другими проблемами. Сначала он разводился, потом прятался, ссорился с любимой женщиной, которая попутно занималась совсем не своими делами и которую постоянно пытались убить. Затем выяснял с ней отношения, мирился. И перекусить-то времени не было, а уж заниматься ресторанным туризмом тем более.

Но он нашел уютный, маленький и, что важно, людный ресторанчик. Низкие потолки, на стенах почти подлинные ковры из Центральной Америки, в центре зала большие столы для шумных компаний, а вдоль стен столики для двоих. Бегают обряженные в футболки и красные фартуки официанты, по залу бродит «трио бандуристов» в пончо, с гитарами и барабанами. Как раз то, что надо, чтобы быть с людьми и в то же время без них.

Праздник, им обоим необходим был праздник. Необходим по жизненным показаниям. Потому что Сергею казалось, будто жизнь висит на волоске. Его жизнь и жизнь рыжеволосой Лизаветы. Чувство необъяснимое – ведь все кончилось. Тем не менее после того как они, поприветствовав рубоповское пополнение, прибывшее в квартиру депутата Дагаева, вышли на набережную, Сергей вдруг понял, что боится. Боится машин и людей, боится, что с крыши сорвется камень, что важный хозяин не удержит своего не менее важного мастино и тот вырвется и нападет на Лизавету, что вдруг рухнут провода и жесткий металлический трос хлестнет ее по лицу. Немотивированный страх – первый шаг к безумию. Или первый шаг к большой любви. Высокая и стройная, с чертиками в медовых глазах, решительная и самостоятельная, независимая и язвительная, Лизавета никогда не казалась ему беззащитной. Сергей помнил, как она отвечала, когда они выбрались из-под стола в лондонском пабе. Растерянная, растрепанная, но всегда готовая пошутить, задать вопрос, удивиться. Она удивлялась сама и удивляла его – таким было начало их романа. Теперь она тоже растрепанная и растерянная, но вместо чертиков в глазах ему мерещился вопрос: «Почему? Почему из-за тебя меня хотели убить, уничтожить?» Однако вопросов она не задавала, а Сергей не знал, что сказать. Ведь, в сущности, этот милиционер прав на сто процентов: он ее подставил, потом ушел в кусты, а потом стал разыгрывать наследного принца Брунея, повелителя нефтепроводов и укротителя слонов. Полез с кольцом, с разговорами о любви и верности.

В молчании, которое можно было бы назвать гробовым, если бы не вечерний шум весеннего, большого города, они дошли до ее дома. Молча поднимались по изуродованной взрывом лестнице. Лизавета молча открыла дверь. Потом, почти не оборачиваясь, пробормотала:

– Пока, до встречи…

Сергей понял: если сейчас она закроет дверь своей квартиры, он потеряет ее в тот же момент. Навсегда.

– Погоди, я так не могу… – Он схватился за край двери.

Лизавета послушно остановилась.

– Давай поговорим!

– Давай! – согласилась Лизавета. Ее лицо было потухшим. Когда прошлой ночью она горячилась и говорила, что он ее подставил, Сергей знал, что сумеет ее переубедить, перешутить, перетянуть на свою сторону. Сейчас ему стало не до шуток.

– Ты знаешь, я не люблю откровенничать. Не люблю сразу и всему свету рассказывать, что творится у меня в душе. И вообще… – Он с трудом подыскивал слова, в голову лезли какие-то глупости про четкие и определенные отношения «человек-машина» и куда более размытые, запутанные отношения «человек-человек». – Ты знаешь, с Ритой мы и прожили-то всего месяц, может, чуть больше, а поженились в три дня. Она всегда была такой избалованной… – Сергей увидел, что Лизавета закрыла глаза, и мысленно обозвал себя болваном. В конце концов, какое ей дело до его отношений с Ритой, особенно после всех этих взрывов и выстрелов?