Илья Соколов - Лучший ребёнок в мире

Пока Тигр терзал очередную дворнягу за помойкой, незрячий Альберт «видел» ужасные знаки, выцарапанные из его мозга, сильно ушибленного еще в 11 лет.

Время пришло; их так и не вычислили.

Тогда Герман, всегда тяготевший к литературному творчеству, придумал прозвище для себя с братом. А еще он захотел обязательно оставлять записки/послания на трупах убитых. Чтобы никто не забрал славу братьев себе, а обычные люди боялись бы именно их…

Итак, к двадцати двум годам, пройдя трудный путь становления, уже пережив потерю матери, не полюбив ни одной девушки, по-настоящему не испытав любви к себе ни от одной, зато познав азарт «охоты» и удовольствие от чьей-то смерти, близнецы начинали свою серию.

Маньяк-убийца Ангел сквозь ночи рождался на свет…

Как же сегодня светло!

Но совсем не жарко; мне не бывает жарко; я люблю вон ту; белокурая блядь, очень милая девочка-красоточка…

Я ее, наверняка, люблю; я за ней уже иду минут восемь; имя ее мне не важно; какой подходящий возраст; замечательная задница у тебя, блондиночка!

Если отрезать ей левую ягодицу, уже не будет она такой зазывающей, привлекательной; а на перекрестке, пока она ждет зеленого сигнала светофора, я встаю рядом, чтобы украдкой заглянуть ей в лицо. Красивая тварь, сладкий такой носик у суки; очень симпатичная; хочу откусить ее миленький носик, сожрать его, или нет, не хочу; иду за ней дальше…

Голову отрезать! Светловолосую, но не как у меня, голову этой девки хочу отрезать.

Глазами в мобильнике розовеньком что-то высматриваешь; трахальщику своему собралась позвонить? Нет, убрала телефон, хорошая дорогуша… Домой идешь, из института? С подружкой встретиться решила? Сука белобрысая; ятебя люблю…

Ангельская судьба, молоток в руке; сейчас бы ее убить, но народу много, помешают, поганцы…

А вон, еще одна идет, с темно-рыжими волосами; такую убить-то не жалко; костлявая, еще молоток обломаешь об такую; идиотка. А моя блондиночка завернула во двор, не по пути теперь; мне бы раньше братца домой вернуться, Тигра покормить какой-нибудь херней; скоро Альберт его снова возьмет; я уже письмо для них всех приготовил; всем полезно будет узнать…

А моя очередь тоже может совпасть; тогда еще одно письмо придумать надо. Срочно!

Прямо сейчас!

Сижу и слушаю тупую болтовню. Голова, правда, не болит почти. Таблетки принял час назад. Помогают, вроде.

А этот мудак в телефоне все ноет и ноет, жалобно так, противно даже. По голосу он: жирный неудачник около тридцати лет, темноволосый, потный какой-то, губы пухлые, ворочать ими трудно, сопливо-слезное лицо, неуклюжий, непривлекательный…

— И ведь понимаете, никто меня вообще не любит, — продолжает блеять этот жирдяй. — Женщинам, девушкам… Я не нравлюсь, не могу с девушкой познакомиться, боюсь… Просто страшно становится, понимаете?

Вот ведь надоедливая тварь!

Скормить бы тебя Тигру, жирная свинья. Ему бы этого слюнтяя надолго хватило…

— Да. Я понимаю. И думаю, что ваши проблемы зависят целиком от вас.

— Хотите сказать, это я сам во всем виноват?!

Сейчас он сорвется и начнет истерично орать. Или просто трубку повесит. А после — сам повесится…

— Я именно так и хочу вам сказать (жирный поганец, не достойный любви даже под видом жалости), вряд ли вы когда-нибудь встретите ту уродливую дуру, которая заставит себя испытать хотя бы симпатию к такому ничтожеству (куску говна, ублюдку, мрази).

Мой спокойный голос, довольная улыбка.

А вот абонент уже за гранью суицида, судя по вибрирующим ноткам.

— Вы считаете, я действительно ни на что не гожусь? Вы же должны помогать мне!

— Так я и помогаю. Давай, выпрыгни из самого верхнего окна высотного дома на твоей улице. Или метни свою тушу под поезд, тебе будет полезно. В общем, убей себя как можно быстрей. И сразу полегчает.

Я почти смеюсь над своими советами этому неудачнику в ухо.

Он сначала мычит что-то невнятное, а потом натужно дышит, вгоняя воздух в телефон. Надеюсь, у него сердечный приступ случился.

— Да вы просто больной… — шипит мне этот неудачник. — Вам вообще нельзя с людьми работать… Вас нужно изолировать от граждан! Вы моральный урод! Монстр, сраный монстр!

Жирдяй орал еще около минуты, чуть дольше, после чего — отключился.

Я продолжал смеяться над ним даже тогда. Весьма забавно получилось. Нет. Конечно, он не прав. Никакой я не монстр, не чудовище без мыслей, без стремлений, желающее тупо удовлетворить собственные прихоти…

Я Ангел.

И я буду убивать. Очень скоро. Я ведь вижу опять эти мертвые буквы, они никак не исчезают из моей головы, из черноты внутри. А ведь видеть я не могу, но пять проклятых букв будто прилипли к изнанке сознания.

Моя зрячий братец, чувствую, пришел уже домой, чего-то жрет, наверное, кормит Тигра.

Правильно, скоро силы ему понадобятся, пусть Герман напишет новое письмо. Еще много писем…

— Олег, мне 28 лет уже. Я просто хочу родить от тебя ребенка, — упрямый взгляд красивых глаз Кати пронзал Шилова. Он молча смотрел на жену, сидя напротив нее за столом в кухне, и думал о продолжении расследования.

А Катерина не прекращала свои увещевания:

— Ты только и думаешь последнее время о маньяке этом. Олег… Я за тебя боюсь. Ты меня слышишь вообще?

Катерина обиженно поджала губы (алые и сочные, которые так любил целовать ее муж, сейчас задумчиво помешивающий в кружке крепчайший чай).

— А? Ну, да… Слышу. Пойми, у нас нет прямых улик, — увлеченно начал Олег Ильич, хотя жене было абсолютно без надобности объяснять все это по второму разу. — Близнец, который убивает людей, должен быть пойман. Он понесет наказание. Если я поймаю его с поличным. Оперативники следят за этим выродком, они приготовили кое-какой сюрприз-маневр, может, сработает… А мне пока все равно надо им помочь. Я же ведь веду расследование…

Перехватив строгий взор супруги, Шилов быстро допил чай и почти обреченно сообщил:

— Я должен идти. Долг зовет, дорогая… Не бойся за меня, но поволноваться можешь, немного. Когда вернусь — сделаем себе пару детей, если ты будешь при настроении.

Катя сдержанно улыбнулась и, поцеловав мужа на прощание, не смогла заставить себя его проводить до двери.

По потолку размазалось небо лета. Красиво-синее, приятно-теплое. Кристиан открыл глаза секунду сотен дней назад, и теперь ему многое стало ясно… Он тихонько поднялся с кровати, еще тише оделся для выхода на улицу, написал записку с нужным адресом (не сумев указать цифры, но максимально доступно пояснив, где именно нужно его искать следователю) и, миновав спальню папы с мамой, беззвучно покинул квартиру, сбегая вниз по ночной лестнице заснувшего подъезда…

Выйдя во двор, Герман что-то почувствовал, но желание убивать оказалось сильнее дурных ощущений. Белобрысый парень, одернув край куртки (там висел молоток), бегло глянул по сторонам, не заметил слежки и двинулся прочь от дома, готовый найти жертву, готовый опять убивать для себя.