Карина Тихонова - Дневник его любовницы, или Дети лета

«Вот сейчас пойду, и все выясню», — подумал я с раздражением. Поставил пустой стакан на стол, не выключая света на кухне, отправился в сад. По дороге бросил короткий взгляд на часы. Полночь. Время призраков.

— Я в это не верю, — сказал я громко. И даже не одернул себя за разговоры вслух. Что за мистика, в конце концов!

Я шел к входной двери, по дороге включая свет везде, где только мог. В кухне, в коридоре, в кабинете, на веранде, перед крыльцом…

Отпер дверь, выскочил в сад, дышавший дождевой свежестью, сердито огляделся вокруг. Никого.

— Глюки? — спросил я вслух.

Светлое пятно мелькнуло в глубине дачи, удаляясь к моей любимой скамейке под яблоней. Я двинулся следом за ним, словно заарканенный. Пятно плыло впереди, завораживая взгляд ровностью движения, а я трусил за ним, покорно, как домашняя собачка. Дошел до большого куста фундука и остановился.

Впереди смутно прорисовывалась скамейка, стоявшая под яблоней. На скамейке сидела женщина в длинном светлом платье и широкополой шляпе. Вуалетка, свисающая с тульи, мешала мне разглядеть ее лицо. Женщина сидела, опустив голову. Мне показалось, что она внимательно разглядывает свои руки, затянутые в светлые перчатки.

Я ухватился одной рукой за куст орешника, второй безжалостно ущипнул себя за бедро.

Боль пришла немедленно, с радостной жестокой готовностью, но женщина, сидевшая на скамейке, не исчезла. Я стоял неподвижно и смотрел на нее во все глаза.

«Надо надавить на глазное яблоко, — подумал я, не выходя из своего странного оцепенения. — Если предмет реальный, он раздвоится, если это галлюцинация — нет». Медленно, как во сне, я поднял правую руку и надавил на правый глаз. Фигура женщины раздвоилась.

— Не может быть! — сказал я вслух.

Женщина подняла голову и взглянула не меня. Неожиданно мне стало очень холодно.

— Кто вы? — спросил я. Женщина не ответила.

Я сделал шаг вперед. Женщина следила за моим приближением спокойно, не отрывая от моего лица взгляда длинных, как у египтянки, глаз.

Я подходил к скамейке и чувствовал, как усиливается холод, летящий мне навстречу. Холод окутал мое тело снеговым покрывалом, и через минуту я уже стучал зубами.

Я протянул руку вперед, попытался дотронуться до плеча женщины, сидевшей передо мной. Но рука провалилась в пустоту, а женская фигура растаяла, растворилась в ночи, как мой недавний кошмар.

Я обхватил себя руками за плечи, клацая зубами. Страха не было. Была только одна безнадежная покорность судьбе.

— Здравствуйте. Приехали, — сказал я вслух, уже не пытаясь себя контролировать. — Вот ты и псих.

Я закрыл лицо руками, постоял минуту, качаясь, как пьяный. В мозгу крутилась только одна фраза: «Вот ты и псих, вот ты и псих, вот ты и псих…»

Ощущение холода стало ослабевать и вскоре исчезло. Я отнял руки от лица и огляделся вокруг. Пусто.

Я повернулся спиной к скамейке и побрел в дом.

Обошел все комнаты, но женщина в светлом платье и широкополой шляпе скрылась в глубинах моего больного сознания и не хотела оттуда показываться.

Тогда я вернулся в спальню. Снотворное сделало свое дело: веки налились тяжестью, я почувствовал, что ноги мои слабеют и подкашиваются.

Я лег на кровать, не выключая свет. Закрыл глаза и несколько минут пролежал неподвижно. Холодно. Мне снова холодно.

Я открыл глаза и присел на постели, борясь со сном. Холод предупреждал о ее появлении. И он меня не обманул. Женщина стояла напротив кровати, у противоположной стены. Стояла молча, не пытаясь заговорить или приблизиться.

— Что ты хочешь? — спросил я.

Она смотрела на меня длинными глазами, на губах у нее играла печальная улыбка.

— Скажи мне, что тебе нужно? — снова спросил я.

Тишина.

Женщина оторвалась от стены, проплыла над полом и скрылась из глаз в полутьме коридора.

Я упал на подушку, и глаза мои закрылись. Душу сковал то ли сон, то ли тяжелый долгий обморок.

Утро разбудило меня идиллическими птичьими голосами. Но я не обрадовался ни летнему солнцу, ни теплому ясному дню, ни звонким птичьим перепевам. Голова моя раскалывалась на части, а когда я попытался подняться с кровати, то обнаружил, что страдаю еще и потерей координации. Об этих симптомах я уже читал в разных статьях медицинских изданий, и прекрасно понимал, что они означают. Они означают, что я перехожу из мира реального в мир душевных сумерек.

Я уселся на край кровати, закрыл лицо руками и несколько минут сидел в такой позе, беззвучно оплакивая самого себя.

Конец. Это конец. Случилось то, чего я боялся больше всего на свете. Даже больше, чем смерти.

Однако пока я не совсем расстался с миром реальным, я решил бороться за каждый отведенный мне миг. Я заставил себя подняться с постели и добраться до ванной. Выкрутил до упора холодный кран, переключил его на душ и влез под ледяные струи. Стоял под отрезвляюще холодной воды до тех пор, пока голова не обрела прежнюю ясность, а движения не стали вполне контролируемыми. Тогда я вылез из ванной, закрутил кран и докрасна растерся жестким полотенцем.

— Я вполне нормален, — сказал я вслух. Внутри меня кто-то засмеялся тоненьким противным голосом.

Я вздрогнул. Вернул полотенце на место, накинул халат и побрел на кухню. Включил чайник, открыл холодильник и обнаружил, что мысли о еде вызывают рвотный синдром. Я захлопнул холодильник и присел на стул. Этот симптом я тоже хорошо помню. Он удивительно точно вписывается в общую картину начинающейся шизофрении.

— Нет, — сказал я вслух. — Никакой я не шизофреник.

В подтверждении своих слов я достал из холодильника сыр, нарезал его толстыми ломающимися кусочками, при этом стараясь дышать в сторону. Обоняние внезапно обострилось, и меня тошнило не только от вида еды, но и от ее запаха. Наверное, так же тошнит по утрам беременных женщин.

— Но я-то не беременная женщина, — резонно возразил я неизвестно кому.

Бросил в чашку две ложки растворимого кофе, налил в стакан апельсиновый сок. Мне опять мучительно хотелось пить. Господи, что со мной? Впрочем, при чем тут господь? Что со мной происходит, я прекрасно знаю и без него. Шизофрения, как и было сказано.

Я добавил в кофе пару ложек сахара, размешал его и сделал осторожный пробный глоток. Получилось. Желудок наполнился благодатным теплом, состояние паники немного отступило.

— То-то же, — сказал я.

Сделал себе небольшой бутерброд из полузасохшего хлеба и куска брынзы, поднес его ко рту. В ноздри ударил соленый запах, все внутри взбунтовалось и перевернулось. Я опустил руку и немного подождал. Нужно что-то съесть. Обязательно нужно. И не только потому, что вчера я ничего не ел. Нужно еще потому, что этот неуклюжий бутерброд — мой щит в борьбе с болезнью под названием «шизофрения». Если я его съем, значит, никакой болезни у меня нет. Я его обязательно съем.