Вера Коркина - Умный, наглый, сомоуверенный

У Левы была еще одна странность — он непременно хотел жениться. Раз в году он поселял в своем доме претендентку. Будущая жена — над этим Авилов и Абрамович-старший бесконечно потешались — выдерживала ровно три месяца и ни минутой больше.

— Как твоя балерина? — поинтересовался Авилов.

— Наталья? Взбеленилась.

— Сбежала?

— Сам прогнал.

Авилов обрадовался. Балерина была претенденткой под номером семь, и Абрамович-старший возлагал на нее надежды. Шла третья неделя четвертого месяца проживания с Левой, и, если бы Наталья продержалась еще десять дней, плакали бы авиловские пятьсот баксов. Они поспорили с Абрамовичем-старшим: Яков считал, что балерина четыре месяца выстоит. Она бы, может, и выстояла, да жених спекся.

— Все делает назло, — пожаловался Лева. — Говорю — добавь лимонной кислоты, нет, льет уксус. Надень серые матовые колготки — назло берет черные, а ноги — сплошная мышца. Купи «Caldion» — мне этот запах не идет. Одно слово знает — «нет». А сама ни в чем не рубит. Блондинка в черных колготках и красном пальто, три слоя театрального грима — лошади шарахаются! — Лева вздохнул. — Сироту что ли взять, шестилетнюю? Вырастить, всему научить, потом жениться. Да кто мне сироту доверит, если я холостой? Наталья меня достала. Варит баланду и чуть чего орет: «Жри, что дают!» А почему? Почему я должен жрать, что дают? Я ж не в тюряге. Где такой закон, чтобы людей травить? Ты, Пушкин, такой закон знаешь? И я не знаю. Обзывала занудой, вопила так, что уши свело. Я не вытерпел — сложил ее сумку и с балкона выкинул. Не выношу, когда голос пронзительный…

Авилов похлопал исстрадавшегося Леву по плечу, утешая:

— Завтра сходим в «Луну»…

— Завтра… Я еще месяц буду в себя приходить. Квартиру чистить.

— Ну через месяц сходим…

— Да, Пушкин, с тобой только и ходить на съем… Ты в прошлый раз что устроил? Раз в жизни поручил тебе дело, кого ты привел? Курсанток милицейской школы!

Авилов улыбнулся. Это был единственный случай, когда у них с Левой совпали интересы. Им понравилась та, что с бровями-домиками, а не платиновая красавица. Девушки не отдохнули, были в недоумении…

— Чего тут смешного? Ничего смешного. Или ты насвистел? Они были не?.. — вдруг усомнился Лева.

— Новая? — Авилов кивнул на трубку, поспешно переводя разговор.

— Новая, триста пятьдесят баксов.

— А чем от старой отличается?

— Эта из ясеня. Вкус другой у табака… Пушкин, ты бы поменял пиджак, не жмотился, с тобой же на публику не выйти, — попросил Лева. — Ты меня позоришь. Это неуважение к людям.

— Хороший пиджак. — Авилов, оглядев себя, пожал плечами.

— Был хороший, да его поезд ушел. Смотри, вон за столиком штучка сидит, с иголочки. Знаешь, что она про тебя думает? Думает — я бы с ним замутила, да у него рукава в ремках.

— Пошел ты, — огрызнулся Авилов. — Хватит, давай по делу. Что у нас в меню?

— Объявился хозяин джипа, хочет вернуть за вознаграждение.

— Денег?

— Пятнадцать штук.

— Пятнадцать за новый джип? Прохвост. Торговались?

— Назначили, Яше он не глянулся — зануда. Тяжелый клиент. Заказчик больше дает, без базара.

— Делай быстрей. Есть пациент со свистком, который Митяйка ставил. Месячной свежести.

— У Митяйки проблемы. Он со вчерашнего дня у Босика в подвале сидит, со сломанными пальцами.

— За что?

— Молчат.

— Где брат-один?

— Ты же знаешь расклад. Я бегаю, брат-один думает. Запрос послать?

— Подождем денек. С Босиком договариваться придется.

— Ходят слухи, что Босика раздели.

— Ну не Митяйка же его раздел.

— Брат-один про это и думает. Митяйка Босика раздеть не мог, а в подвале сидит.

— Надо договариваться.

— Линия недоступна. Втемную играют.

— Завтра пришли брата, а сам делай джип.

Авилов отправил в рот последний кусок торта и бросил салфетку на стол. В дверях едва не столкнулся с женщиной, той самой штучкой с иголочки, но успел пропустить вперед и заметил только узкие темные очки на смуглом лице. Высоко завязанный хвост махнул перед его носом. Волосы пахли дивно.

Пустое ожидание закончилось, и у Авилова, невзирая на скверные новости, поднялось настроение. Он даже заскочил по пути в супермаркет и, поднимаясь в лифте, насвистывал «Джонни, оу-е».

Он завалился на диван в наилучшем расположении духа. Отчего зависит расположение духа? От утоленных потребностей. Какая из его потребностей последние полчаса была утолена? Если бы потребность есть, спать и дышать, жилось бы проще. Авилов иногда раздумывал о тетке Нюре, которой нужен только огород, о Митяйке, который жизнь просиживал в казино, о Леве, обожавшем предметы и еду, и даже о щенке неопознанной породы, чавкавшем на кухне, опорожнявшем желудок и стремительно засыпавшем. Простая жизнь хороша, но с этим надо родиться. А оказаться плохим мальчиком из хорошей семьи — затея так себе. Правильная жизнь тебе закрыта, неправильная смердит. Никому ты не свой. Бандиты косятся, мирное население шарахается.

На кухне забренчала посуда. Надо остановить эту Матрену Ивановну, пока не спроворила ужин из трех блюд.

— Матрена Ивановна! — крикнул он в кухню.

— Вы меня?

Появилась в дверях. Ничего так девушка, сдобная, расползется года через три. Жалко, что ему никогда не нравились булки. Он расстегнул сумку.

— Эти перчатки мыть посуду, эти — пол, не перепутай, вот это — швабра, чтобы не маячить кверху задом. А это называется комбинезон, рабочая одежда, а хламиду, что на тебе, выброси. Это из бабушкиного комода.

Юля прыснула.

— Как вы догадались? Мне Матильда Карповна свой халат подарила. Сейчас сниму, а это примерю, я быстро.

Уже переодетая, она выскочила из ванной и наткнулась на озадаченный взгляд. Авилов молчал. До вкуса Левы Абрамовича ему далеко, но это было даже для него чересчур.

— Нет. Снимай. Не похожа ты на девушек из фирмы «Услуги на дому». А похожа ты… — он немного подумал, — на свинку из детской передачи.

— А Павел Иванович… — обиженно начала Юля и осеклась, поймав взгляд.

— Кто это, Павел Иванович?

— Это… это…

— Поживее. — Он сощурился и нетерпеливо застучал пальцами по столу, так что Юля не успела придумать, как получше обозначить Павла Ивановича и выпалила первое, что пришло в голову.

— Отец моего ребенка.

— У тебя есть ребенок?! — Стук пальцев участился до барабанной дроби, и стало понятно, что говорить этого не следовало. — Я думал, ты девица. Это многое меняет. Было бы приятней, если б девица… А, впрочем, где нынче найдешь семнадцатилетнюю девицу? Ты меня провела. Я еще думал, куда деньги потратила, ни одной тряпки не купила, странная особь. А тут вон что, оказывается. Что молчишь, грабли съела? Почему не сказала?

— А кто меня спрашивал-то?