Марина Серова - Привет с того света

И тут же "спросила:

— А когда появился на горизонте Макса Ариф и что собой он тогда представлял?

— Ариф работал с Максом, еще когда тот был инженером на заводе. Потом они стали заниматься совместным бизнесом, но это помимо его основной работы в ювелирном магазине моего брата «Черная жемчужина». Я хорошо к нему относилась. Хотя он и был такой же купец, как и все наши знакомые, иначе бы Макс с ним не знался, но было в нем нечто такое «светлое, чистое», которое, наверное, бывает только у женщин и у мужчин с женским восприятием мира. Ариф — это само обаяние, вкус и манеры его вызывали мое восхищение. Мне даже трудно было вообразить, как в нем одном уживались меркантильная натура торговца и высокая душа художника.

— Художника? — задумчиво повторила я. «Действительно, оптовый поставщик опия-сырца и вдруг художник», — подумала я. А что, всякое бывает. Гитлер, например, был строгим вегетарианцем. Да и многие идеологи фашизма были весьма сентиментальными личностями. Знала бы ты, наивная Албена Андреевна, кем был на самом деле этот мечтательный художник…"

Мои мысли нарушил звонкий голос Албены:

— Да, художником. Он подарил мне умопомрачительное полотно «Раздвоение личности» собственной работы. Это самый лучший подарок, который я в жизни получала. Ариф сказал, что нарисовал свою душу, а я думаю, что это был портрет душевного состояния Макса. Просто Ариф не хотел меня тревожить.

— В каком смысле? — не поняла я.

— Ну, понимаешь, у таких людей, как Ариф, бывают странности…

— То есть?

— Возможно, он втайне любил Макса, ты ведь знаешь, что он был гомосексуалист. Объект вожделения, вероятней всего, об этом ничего не знал. И это выразилось в написании картины.

Албена стала выражать бурное восхищение талантами приятеля мужа, свойственное всем холеричным, идеалистически настроенным натурам.

— Хочешь, я тебе покажу картину, зайдем ко мне, и ты увидишь, какой это был талант?

Я вежливо отказалась. Но мне все-таки было интересно, что это за «Раздвоение личности». Возможно, раздваивалась сама личность Арифа на подлое существо хищной твари и, должно быть, действительно на нечто высокое, талантливое. Не знаю почему, но я поверила Албене.

Мы уже почти подъезжали к «сталинке» Албены, на портале которой мускулистые юноши и прекрасные девушки, застыв каменными изваяниями, ожидали до сих пор не то обещанное еще Лениным и Сталиным коммунистическое «завтра», не то второе пришествие Христа, как вдруг я предложила Албене прослушать аудиокассету с угрозами в мой адрес.

— Если голос покажется тебе знакомым, поднапряги память и постарайся вспомнить, где бы ты могла его слышать. Я долго общалась с лицами кавказской национальности, как сейчас принято говорить. И тот акцент, с которым угрожали по телефону тебе, мне еще тогда показался подозрительным. То есть не вполне естественным для настоящего выходца из тех мест. Да и в том случае, когда он нервничал, акцент начисто пропадал. У меня сложилось впечатление, что кто-то намеренно вводит нас в заблуждение.

Я включила запись, как только кассета перемоталась в обратную сторону. С первых же слов, сорвавшихся с пленки, Албена побледнела, и тень испуга густо покрыла ее лицо. Албена вдруг в неимоверном ужасе забилась в истерике и закричала благим матом:

— Вот он, привет с того света! Но это же черт знает что такое!

— Что? Что? — в ответ закричала я. Она уже готова была что-то сказать. Но…

В этот момент белая «Нива» с разгона врезалась в мою «девятку». Я почувствовала сильный удар и в мгновение ока провалилась в небытие…

Очнулась я в обычной больничной палате. Белый потолок, засиженный мухами еще, вероятно, с прошлого лета, уж очень он показался мне грязным. Стены, окрашенные мутно-салатовой краской. Спокойствие больничной обстановки после обхода дежурного врача. Сидящие в углу возле лежащей на койке пожилой женщины старушки живо обсуждали свежий телесериал:

— А как его Родригес ударил! А за что?

— Маша, ты не поняла, не ударил, а свалился на него, когда стреляли в Хуана-Карлоса!

— А Рут, как ты думаешь, жива или в самом деле утонула?

— Конечно, жива, помнишь, она в том фильме, когда играла Асунсьон, тоже вроде бы умерла, а потом оказалось, что она была в логове Хуана-Карлоса спрятана. А Игнасио, каков злодей!

Они еще долго бы обсуждали поведение героев, полюбившихся со времен горбачевской перестройки мексиканских фильмов, как вдруг мой упавший голос, который доносился как из могилы, вернул их в постсоветскую реальность нынешней России.

— А сколько время?

— Уже девять доходит.

— Девять чего?

— Вечера, конечно. Только что Валентин Николаевич интересовался: «Пришла в себя новенькая?», то есть ты.

— И где же ты, красавица, моталась? Такая с виду, вроде не скажешь… — встряла другая.

— Чего? — не поняла я смысл сказанных ей слов.

— Надь, ну че ты пристала к девчонке, — упрекнула подружку лежащая на кровати.

— А того, что не было в наше время такого, чтоб баба пьяная валялась.

— Да не была я пьяной.

— А как же тут оказалась?

— Машина врезалась, — мне не хотелось развивать эту тему дальше, тем более что мои не по возрасту бойкие блюстительницы чужой нравственности встали в позу «ушки на макушке». — А девушка, которая со мной была, где она?

— Эх, ети вашу мать, уж не помнит, с кем пила.

— Не было, душечка, никакой подружки твоей. Тебя на помойке подобрали. Эх, детонька, все вы теперь проститутки и наркоманы, — снова посочувствовала мне тетя Маня, похожая на матрешку, но уже изрядно раздавшуюся и постаревшую.

— Ну почему же всех так называть? — воспротивилась я огульному охаиванию моего поколения.

— Все, душечка, все. Это еще Фернандо Луис-Альберто сказал в позапрошлой серии: «Все женщины потаскухи». Прям так и сказал.

— Это не он сказал, а Хуан-Карлос! — поправила ее тетя Надя.

Мне же было абсолютно все равно, кто об этом сказал, тем более что это все-таки не правда. Моя задача заключалась в том, чтобы как можно скорее отсюда выбраться. Я попробовала встать с постели, и мне это удалось.

Ощущения мои говорили о легком сотрясении мозга. У меня болела голова, немного мутно было в глазах, и беспокоила легкая тошнота. Впрочем, я была уверена, что после хорошего отдыха эти симптомы перестанут напоминать о себе.

Слегка пошатываясь, я прошла по коридору. Специфический запах медикаментов и хлорки — обязательный компонент всех больниц — неприятно щекотал нос. Добравшись до нужной мне двери, на которой было написано «Медсестринская», я заглянула внутрь. За столом, ссутулившись, сидела пенсионного возраста женщина, серьезно читавшая газету.

Дежурная медсестра так была увлечена чтением, что не заметила, как я уже вошла в комнату.