Марина Серова - Спектакль для одного зрителя

— Да-да, совсем забыл… — быстро зашептал Любимцев. — С Кулиминым — все понятно, дело прошлое. В конце концов, он человек нашего круга. Насчет ее мужа — Бена — это и так понятно, мы все знали, он просто прилагательное к имени существительному.

Но… Всему есть предел… Важно соблюдать чувство меры.

— О чем это вы?

— Представляете, через год после того, как Лиза ушла из театра, она внезапно появилась у нас на фуршете: бенефис у одной из актрис. Собрались все наши, приехал сам губернатор… Ну, и Лиза, надо сказать, отчудила. Даже Вера Михайловна, вахтерша, и та была в шоке!

— Что же такого она могла сделать? Опять поскандалила?

— Хуже, хуже! Я, конечно, интернационалист… — Любимцев прижал руки к груди. — В конце концов, Махмуд Эсамбаев чеченец, а Муслим Магомаев — азербайджанец. Но она к нам с таким кадром!.. Он и по-русски-то с пятого на десятое разговаривает, на пальцах объясняется. Весь такой черный, бородатый, в красном костюме. Глаза хищные, мне показалось, что он не против изнасиловать всех женщин в театре, даже Веру Михайловну, вы уж простите меня…

Любимцев перекрестился, глядя на косяк двери, — вероятно, изнасилование Веры Михайловны в его представлении было равносильно смертному греху.

— Какое хамство!.. Мы, конечно, Лизе сделали замечание, но боялись, что с ней снова случится истерика. Она, видите ли, любит его… Да я вам покажу его фотографию, вы сами сделаете выводы. Осталась, знаете, после того фуршета. Я любитель собирать старые фотографии.

Любимцев полез в нижний ящик шкафа, а я уже мысленно приготовилась увидеть знакомое лицо Аслана Исмайлова. Хотя, откровенно говоря, наговоры администратора театра в адрес Исмайлова плохо вязались с тем образом, который предстал передо мной сегодня утром.

Администратор аккуратно раскрыл передо мной альбом на нужной странице. На большой групповой фотографии среди деятелей культуры и искусства каким-то чудом сбоку примостился долговязый джигит, в чем-то похожий на Басаева, в смешном красном костюме и не менее смешном пестром галстуке поверх сиреневой рубашки. Даже на фотографии выделялся его массивный перстень на руке с огромным красным камнем. Его темная волосатая рука ласково придерживала талию моей одноклассницы, верной жены и любящей матери Елизаветы Лисицыной, урожденной Степановой.

Но главное заключалось в том, что это был совершенно незнакомый мне человек, по крайней мере, явно не Исмайлов. И в «Панораме» я его видеть не могла, даже мельком. Очень интересный поворот дела намечается… Чего же стоят слова Лизы мужу о ее верности!..

— Николай Львович, — я изобразила на своем лице максимум доброжелательности по отношению к администратору театра, — не могли бы вы на время дать мне эту фотографию?

— Простите, — Любимцев манерно поджал губки, — из альбома я не дам — это святое! Но… если это в интересах следствия.

— Исключительно, — поспешила заверить его я.

— Вы можете взять негатив. Подождите, я его поищу…

Николай Львович в первый раз с момента начала нашего разговора спустился с кресла и направился в дальний угол комнаты, где стоял еще один шкаф.

Встав на корточки, минут десять он рылся в нижнем ящике шкафа, просматривая на свет негативы, которых у него скорее всего было никак не меньше тысячи. Мне страшно хотелось курить, но негатив в данном случае был для меня важнее, и я не решилась портить свой имидж в глазах хозяйственника от театра.

Наконец его поиски успешно закончились, и Николай Львович, семеня на своих коротких ножках, радостно подбежал ко мне.

— Вот, вот этот негатив! Запомните, кадр двадцать шестой "А".

— Большое спасибо, Николай Львович! Вы меня очень, очень выручили!

— Всегда рад помочь! — И Любимцев отважился взять меня за руку.

Я посмотрела на него, и, вежливо улыбнувшись, мягко отстранила руку и взяла негатив.

— Ах, как мы с вами приятно пообщались! Почаще приходите к нам. У нас скоро премьера, «Изобретательная влюбленная» — очень интересная пьеса в современном ключе. Вот моя визитка. — Любимцев, торопливо взял со стола визитку и протянул ее мне. — Билеты будут обеспечены. Звоните в любое время, можно даже домой… После двенадцати ночи…

Краска залила лицо бедного администратора, и он, снова взяв мою руку, нагнулся и нежно поцеловал ее.

— До свиданья, обязательно позвоню, — не решилась я разочаровывать его и направилась к выходу из кабинета.

Уже открыв дверь, я на прощанье обернулась. Любимцев все так же стоял около стола и глядел мне вслед, буквально пожирая своими маленькими глазками.

Я вышла из театра бодрой походкой, мечтая побыстрее забраться в кабину своего автомобиля и наконец закурить. И надо же, только я поднесла зажигалку к сигарете, зазвонил сотовый. Уж не Любимцев ли, заметив меня из окна, звонит, чтобы напомнить о вреде табакокурения?

— Таня, это я! — нервно заговорил в трубке знакомый голос Бена-Лисовского. — Я никак не могу до тебя дозвониться! Дело в том, что пропал мой брат! Почему-то мне кажется, что это как-то связано с исчезновением моей жены…

Притормозив свою машину неподалеку от Дворца пионеров на остановке «Техстекло», я поднималась по мраморным лестницам к высокому зданию из стекла и бетона, являвшему собой наглядный пример совдеповской архитектуры. По бокам лестницы стояли статуи пионеров. Они трубили в горны, как ангелы смерти: девочка с отвалившейся рукой и торчащей из-под нее корягой, некогда служи вшей основанием для статуи, уже который год пыталась бросить вверх свой гипсовый мячик.

Подойдя к тяжелым дубовым дверям и распахнув их, я вошла в просторный вестибюль и уже направилась было на второй этаж в кабинет, указанный на объявлении. Оно гласило, что Театр русской комедии размещается в комнате 243. Но вдруг услышала надтреснутый старушечий голос:

— Гражданочка, а вы, собственно, куда?

— Я к Александру Ярославовичу по делу.

— Ну, тогда идите, идите! Он сейчас только что освободился от репетиции.

Бабулька, красочно жестикулируя, объяснила мне, что это после туалета вторая дверь направо.

Я поднялась на второй этаж и вошла в нужную мне дверь. Ну и видок, надо сказать, у господина Кулимина! За полированным столом в вызывающей позе — нога на ногу — сидел молодой человек под тридцать с взъерошенными волосами, серьгой в левом ухе и кожаном галстуке, повязанном поверх голой шеи; под клетчатым пиджаком отсутствовала рубашка. Я спросила у сидящего в режиссерском кресле человека:

— Александр Ярославович — это вы и будете?

— Да, проходите, садитесь.

Заметив мой недоуменный взгляд по поводу его прикида, Кулимин поспешно отстегнул серьгу.

— Вы уж извините, у нас тут творческая атмосфера, я в главной роли, а играем мы уже в декорациях и костюмах. Прогонная репетиция, так сказать. Пусть вас не смущает мой вид.