Юлия Павлова - Если женщина хочет…

Эсфирь и тогда была красавицей, но с родственниками ей не очень повезло. Мать, женщина недалекая, работала медсестрой в детском саду. Отец вопреки расхожему мнению, что все евреи — либо музыканты, либо торговые работники, вкалывал фрезеровщиком на том же самом заводе. Среднее образование он, конечно, получил и мог бы работать мастером, если бы не запои. Несмотря на свою национальность, пил, как русский работяга, а уж если давали премию, то, случалось, и жену поколачивал, и стекла бил в общественных местах.

Отец Геннадия работал заместителем директора, мать, Евгения Леонидовна, руководила профкомом. Однажды она увидела в заводской столовой, как единственный сын разговаривает с «жидовкой», как у него при этом блестят глаза и рот растягивается в дурацкой улыбке до ушей.

Для нее, жены руководящего работника, подобное безобразие было недопустимым. Она подождала месяц, но добровольные информаторы сообщали, что сын продолжает встречаться с девицей, имеющей провокационное имя Эсфирь. Мало того, разведка доносила о развитии отношений, парочку видели не только в библиотеке или столовой, но и в центральном кинотеатре.

Мама поговорила с Геннадием, объяснила ему, что карьера, на путь которой он уже встал, не любит нетрадиционных религий, внешностей и национальностей. Геннадий согласился с матерью. Эсфирь была слишком яркой. Правда, она к моменту объяснения мамой дальнейших перспектив была немножечко беременна, но Геннадий надеялся утрясти это недоразумение.

Эсфирь делать аборт отказалась. Ей было наплевать на пересуды. Ее и так практически выжили из библиотеки завода, и пришлось перейти в районную. Эсфирь заявила, что любит только Геннадия, выйдет замуж только за него и рожать будет только от него. Маму любимого Геночки она не постеснялась предупредить по телефону, что любую другую женщину рядом с Геной она не потерпит. Убить не убьет, но покалечит. Говорила она при этом устало, без надрыва, и Евгения Леонидовна тогда впервые подумала, что девочка-то серьезно влюблена в ее сына.

Эсфирь вытерпела все сплетни, клевету и «душеспасительные» разговоры врачей и начальства. Ее тогда мучил токсикоз, она была бледна, слаба, в полемику и тем более скандалы не вступала и, может быть, именно этим внешним смирением добилась кардинального поворота общественного мнения в свою пользу. К моменту рождения дочки все были на ее стороне. И в профкоме, и в заводоуправлении, да и в новой библиотеке хватало матерей-одиночек^ разведенных или просто женщин, не любящих начальство.

Мама Геннадия сделала последний решительный шаг — познакомила сына с замечательной девушкой из приличной семьи. Папа — директор совхоза, мама — домашняя хозяйка. Девушка действительно была симпатичной и милой, Гена ей очень понравился, а родителям девушки очень понравились родители Гены. То есть все было прекрасно, кроме одного: у Гены на эту девушку «не стоял». Поговорить, в кафешке посидеть, даже поцеловаться под акацией — это пожалуйста, а как к ночи ближе, так желание общаться пропадало и растворялось без осадка.

Гена не отличался высокоморальным поведением и с удовольствием подтрахивал приехавших из деревень молодых работниц или зрелых, знающих толк «в процессе» продавщиц, но именно с этой девушкой у него… «не получалось». Вернее, не хотелось.

Эсфирь Гена видел довольно часто, она, как вышла из роддома, регулярно прогуливалась у него под окнами с коляской. Мать при этом поначалу уходила или стирать в ванную, или включала один из любимых фильмов.

Отец Геннадия первым подошел к Эсфири, посмотрел на внучку, одобрил. С тех пор стал выносить Эсфири деньги, вроде как алименты, и она не отказывалась. Евгения Леонидовна называла Эсфирь бесстыжей, но отец намекал, что деньги идут на кормление их родной внучки, а насчет бесстыжести — так вообще не о чем говорить, все, между прочим, из одного и того же места младенцами вылезли.

Эсфирь знала, чего хочет — чтобы к ней подошел Гена. На втором месяце ее прогулок под окнами Геннадий, возвращаясь в выходной из магазина, завернул к знакомой коляске. Никакого особого чувства к Эсфири, замотанной в два платка, бесформенной под старой маминой шубой, он не испытывал, но ему было любопытно. Очень любопытно посмотреть, что же такое от него получилось. И с этим он справиться не смог.

Личико в кружевах его озадачило. На Эсфирь девочка не тянула, нос у нее торчал крохотной картошечкой, но очарование в ребенке, несомненно, было.

Эсфирь улыбнулась Геннадию, на вопросы ответила: «Все нормально», — и ушла. Геннадий надеялся, что теперь, когда она добилась своего и он проявил минимальный интерес к ребенку, она перестанет выгуливать девочку за два квартала от своего дома, под их окнами. Но, оказывается, он не так хорошо знал Эсфирь, как она его. Теперь на нее играло то, что раньше было против, — семья.

Отец Геннадия каждую субботу выносил деньги. К коляске стали подходить соседки. Мать Геннадия начала подумывать, что, если девушка не стесняется бегать за парнем, да еще и с его ребенком на руках, может, это и не так плохо. Как всякая мать, она считала, что ее Геночка лучше всех и вполне заслуживает такого внимания.

В день, когда Юлечке исполнилось три месяца, она вышла к Эсфири и пригласила домой. Эсфирь отказалась и, в свою очередь, пригласила Евгению Леонидовну к себе.

Дома у Эсфири Евгения увидела две крохотные комнатки, в одной из которых спал пьяный отец, а в другой, впритык к кровати Эсфири, стояла кроватка Юленьки. Во внучке мать Геннадия увидела то, чего пока не видели другие. Она не пошла в мать красотою, зато поразительно походила на отца. Евгения Леонидовна представила, как такой живой укор будет ходить по Городку год за годом… В конце концов, есть гениальная, народная мудрость — на чужом несчастье счастья не построишь. Мать вернулась домой и посоветовала сыну жениться на Эсфири. А если он этого не хочет, то надо хотя бы перевезти ее сюда, ради Юленьки: у них условия проживания несравненно лучше.

Гена, уставший от всей этой истории, сто раз проклявший день, когда захотел Эсфирь и сумел затащить ее в постель, только махнул рукой. Евгения Леонидовна, женщина далеко не глупая, сама пришла к матери Эсфири, повинилась и предложила Эсфири с малышкой пожить у них месяц «на пробу». Мать согласилась тут же, Эсфирь тоже. Отец попытался заговорить «о чести и достоинстве», но Эсфирь с матерью выделили ему из «НЗ» денег на бутылку, и он побежал хвалиться перед друзьями, как «баба замдиректора, ну та, которая из профкома, сейчас уламывает его дочь переехать к себе».

Эсфирь и Юленьку родители Гены привезли на ведомственной «Волге» и разместили в четвертой комнате, бывшей бабушкиной. Это было в пятницу, а в субботу они вспомнили о непобеленных фруктовых деревьях на участке и с самого утра уехали на дачу.