Мэри Хиггинс Кларк - Оставь для меня последний танец

Я решила сказать ей о том, что собираюсь писать о нем подробную статью для «Уолл-стрит уикли».

— Это будет статья о том, как деньги сыпятся с небес, успевай только руки подставлять, — сказала я.

— Наши деньги уже просыпались и пропали.

Зазвонил телефон у кровати. Я сняла трубку и протянула Линн. Она со вздохом послушала и сказала:

— Да, пусть поднимутся. — Потом вручили мне трубку. — Со мной хотят поговорить о пожаре двое полицейских из Бедфорда. Думаю, вам лучше уйти, Карли.

Хотелось бы мне присутствовать на этой встрече, но меня вежливо выставляли. Положив трубку на рычаг, я взяла сумку и тут кое-что вспомнила.

— Линн, завтра я еду в Каспиен.

— Каспиен?

— Городок, в котором вырос Ник. Вы там никого не знаете, с кем я могла бы встретиться? Ник упоминал каких-нибудь близких друзей?

Она с минуту раздумывала над вопросом, потом покачала головой.

— Что-то не припомню.

Потом вдруг отвела от меня взгляд и тихонько вскрикнула. Я повернулась, чтобы посмотреть, что ее напугало.

В дверном проеме стоял мужчина, одна рука которого была засунута под пиджак, а другая в карман. Лысеющая голова, землистый цвет лица и впалые щеки. Мне показалось, он болен. Вошедший пристально посмотрел на нас обеих, потом бросил взгляд в коридор.

— Извините. Похоже, я ошибся этажом.

Пробормотав извинение, он удалился.

Через минуту на его месте у входа в комнату появились двое полицейских в форме, и я ушла.

По дороге домой я услышала по радио, что полиция допрашивает подозреваемого в поджоге дома Николаса Спенсера в Бедфорде, причем Спенсера называли, как обычно, пропавшим без вести или погибшим президентом «Джен-стоун».

Я узнала, к своему огорчению, что подозреваемым оказался тот самый человек, который вспылил на собрании акционеров в понедельник вечером, и произошло это в гостинице «Гранд-Хайат» в Манхэттене. Это был тридцатишестилетний Марти Бикорски, житель Уайт-Плейнса, штат Нью-Йорк, работавший на бензозаправочной станции в городке Маунт-Киско, по соседству с Бедфордом. Во вторник ему оказали помощь в больнице Святой Анны по поводу ожога кисти правой руки.

Бикорски утверждал, что в ночь пожара работал до одиннадцати, затем встретился с друзьями, чтобы выпить пару бутылок пива, и к половине двенадцатого был уже дома в постели. В ходе допроса он признался, что в баре распространялся про дом в Бедфорде, хвастаясь, что подожжет его, не моргнув глазом.

Жена Бикорски подтвердила показания, относящиеся ко времени его возвращения домой и отхода ко сну, но призналась также, что, проснувшись в три часа, не увидела мужа рядом. И еще она сказала, что не удивилась его отсутствию, поскольку сон у него беспокойный: иногда среди ночи он может накинуть куртку поверх пижамы и выйти покурить на заднее крыльцо. Она заснула снова и не просыпалась до семи утра. В это время муж уже был на кухне с обожженной рукой. Он сказал, что обжегся пламенем горелки, когда вытирал пролитое какао.

На днях я говорила следователю Джейсону Ноулзу из Главной прокуратуры штата, что не считаю того человека (теперь я знаю, что это Марти Бикорски) причастным к пожару, что он был скорее встревожен, а не жаждал мести. Я подумала, что теряю чутье, столь важное для работы в средствах информации. Потом решила, что не изменю своего мнения, как бы ни думал об этом Ноулз.

Крутя баранку, я вдруг поняла, что в голове у меня мелькает какая-то мысль. Потом до меня дошло. Лицо мужчины, ненадолго появившегося в дверном проеме палаты Линн. Я догадалась, что видела его раньше. Во вторник, когда у меня брали интервью, он стоял у входа в больницу.

Бедняга, подумала я. У него был такой подавленный вид. Я предположила, что кто-то из его семьи — пациент этой больницы.

В тот вечер я ужинала с Гвен Харкинс «У Ниари» на Пятьдесят седьмой Восточной улице. Подрастая, она жила неподалеку от меня в Риджвуде. Мы с ней ходили в одну и ту же среднюю школу. Она уехала в университет на юг, в Джорджтаун, а я — на север, в Бостонский университет. Но у нас были совместные семестры в Лондоне и Флоренции. На моей свадьбе с этим прохвостом она была подружкой невесты. А когда умер мой ребенок, а муж уехал в Калифорнию, именно она заставляла меня бывать с ней на людях.

Гвен высокая и гибкая, у нее рыжие волосы. Она обычно ходит на высоких каблуках. Бывая вместе, мы наверняка представляем собой довольно странное зрелище. Я, как разведенная женщина, придерживаюсь того мнения, что если уж Бог соединяет кого-то, то разъединить может только штат Нью-Йорк. У Гвен есть пара знакомых парней, за одного из которых она могла бы выйти замуж. Но, по ее словам, ни один из них не вызывает у нее желания все время держать сотовый около уха. Скорее оба вызывают желание не отвечать на звонки. Ее мать, как и моя, твердит ей о том, что когда-нибудь она встретит «того самого парня». Гвен — адвокат одной из ведущих фармацевтических компаний. Когда я позвонила ей и предложила поужинать «У Ниари», у меня было два повода для встречи.

Первый — это, конечно, то, что нам всегда хорошо вместе. Второй — мне хотелось узнать, что она думает о «Джен-стоун» и что говорят об этом люди, занятые в фармацевтической промышленности.

Как обычно, в ресторане «У Ниари» было многолюдно и шумно. Для многих людей он — как дом вдали от дома. Никогда не знаешь, какая знаменитость из мира искусства или политики может оказаться за соседним столиком.

На минуту к нашему столику подошел Джимми Ниари. Пока мы с Гвен потягивали красное вино, я рассказала ему о своей новой работе.

— К нам время от времени заглядывал Ник Спенсер, — сказал он. — Я бы посчитал его честным человеком. Получается, что никогда не знаешь наверняка. — Он кивнул в сторону двух мужчин, стоящих у стойки бара. — Эти ребята потеряли в «Джен-стоун» свои деньги, и это их подкосило. У обоих дети учатся в колледже.

Гвен заказала красного люциана. Я выбрала свою любимую еду — сэндвич с мясом и картофель фри. Потом мы продолжили разговор.

— Ужин за мой счет, Гвен, — сказала я. — Хочу поэксплуатировать твои мозги. Как удалось Нику Спенсеру задурить всем головы своей вакциной, если это мошенничество?

Гвен пожала плечами. Она хороший юрист, а это значит, что никогда прямо не отвечает на вопрос.

— Карли, открытия в области фармакологии происходят едва ли не каждый день. Сравни с развитием транспорта. До девятнадцатого столетия люди ездили в экипажах, дилижансах или верхом. Поезд и автомобиль стали великими изобретениями, позволившими миру двигаться быстрее. В двадцатом столетии появились сначала самолеты с пропеллерами, затем реактивные самолеты, потом сверхзвуковые и наконец космические корабли. В медицинских лабораториях происходит аналогичное ускорение и прогресс. Только подумай. Аспирин был изобретен в конце девяностых девятнадцатого века. До этого для снятия жара применяли кровопускание. Оспа. Этой вакцине всего лишь восемьдесят лет, и, где бы ее ни применяли, она искореняла болезнь. Какие-нибудь пятьдесят лет назад бывали эпидемии полиомиелита. Эту проблему разрешили с помощью вакцин Сока, а затем Сэбина. Я могла бы продолжить.