Константин Кислов - Путь на Олений ложок

— Я просто немного устала, отдыхаю здесь.

— Профессор сочувственно покачал головой:

— Крепитесь, товарищ Пылаева, крепитесь. Уставать вам в настоящее время строго противопоказано. У вас экзамены и плюс работа в архиве этого горного заведения. Кстати, как идут дела с ревизией?

— Работа в архиве в основном закончена.

— Когда же вы успели? — удивился Данилин. — Молодцы. Ну, а каковы результаты?

— Трудно сказать, Сергей Владимирович, — ответила Катя нерешительно.

Почувствовав, что девушка чего-то не договаривает, профессор сказал:

— Ну-ка, пойдемте со мной. Сейчас вы будете мне докладывать так же обстоятельно, как вы бы докладывали капитану милиции Шатеркину. Вам, кажется, знакома эта фамилия?

Катя застенчиво улыбнулась.

Сергей Владимирович по-молодецки взял девушку под руку и повел ее из библиотеки.

Как только Катя, присев на диван в кабинете Сергея Владимировича, начала рассказывать, Данилин насторожился.

— Как вы сказали, товарищ Пылаева? Дело Лукашки?

— Да, именно так, Сергей Владимирович.

Профессор изо всех сил напрягал память.

— Лукашка… Лукашка… Что-то, кажется, знакомое, и очень давно… — Данилин растирал ладонью висок, седые пряди волос путались в его пальцах. — Частная переписка по делу Лукашки… Ничего не могу припомнить… Вы говорите, что этот старичок-инженер тоже ничего не знает?

— Почти ничего. Он говорит, что в эта переписка, возможно, связана с открытием какого-то месторождения полезных ископаемых. Но это опять только предположение.

— Да-да, это только предположение, я вас понимаю… Лукашка… Интересное имя. Лу-ка-шка…

Вдруг на лице Сергея Владимировича появилось не то удивление, не то легкий испуг. Он вспомнил!..

Как давно это было… Молодой уральский рабочий Сергей Данилин тогда прямо из тифозного лазарета попал в партизанскую армию сибирского Чапаева — Петра Щетинкина. Больной, полуголодный, он кое-как плелся, изнемогая от тяжести солдатского снаряжения. В бой его еще не пускали. И вот однажды на него обратил внимание сам Щетинкин. Остановился против Данилина, посмотрел на него со всех сторон.

— Рабочий или хлебороб?

— Слесарь Демидовских заводов.

— А, черт! Говори наших, какие там Демидовские? — прикрикнул Щетинкин.

— Конечно, теперь наши, а были ихние.

— Были когда-то… Грамотой владеешь?

— Письма родным сам пишу и читать читаю.

— Молодец, слесарь. — Щетинкин приценивающимся взглядом посмотрел на Данилина, поправил дубовую коробку тяжелого маузера. — А с юриспруденцией не знаком, не нюхал этой мудреной штуковины?

— Как не нюхал? Немного приходилось. В Екатеринбурге год по политическому делу сидел.

— Знакомство ничего, основательное. Стало быть, начинал с практики?

— Выходит, так.

Щетинкин постоял, подумал и, насупив брови, властно сказал:

— Ну вот что, слесарь, быть тебе отныне и начальником, и следователем, и тоже по политическим делам.

— Это как же так? — удивился Данилин.

— А вот так, как говорю и как слышишь, — тем же тоном сказал Щетинкин и, немного помолчав, добавил: — Только гляди в оба. Чтобы жалости к паразитам не было. Ступай, слесарь, принимайся за дело…

И он принялся.

День и ночь Данилин копался в чужой отвратительной жизни: распутывал хитроумные сплетения белогвардейских заговоров, вылавливал дезертиров и саботажников, с небольшим подвижным отрядом прорывал вражеские засады и гасил пламя кулацких мятежей в тылу партизанской армии. Там, где появлялся его отряд, враги отступали, там на твердые ноги становилась советская власть. А он шел дальше. Вот уже прошли Ачинск, Ужур, проскакали через станцию Копьево. Впереди, по одну сторону, расстилались безбрежные хакасские степи, поросшие ковылем и горькой полынью, по другую поднимались горы и вековечная глухая тайга; ей не было ни конца ни края. Отряд Данилина поворотил в тайгу.

Орлиные просторы ковыльных степей сменились таежной глухоманью: встречались на пути редкие одинокие заимки… Шли опасными звериными тропами; ледяные и бурные таежные, реки неодолимыми препятствиями возникали на пути отряда, но ничто не могло удержать его бойцов…

Однажды горнорабочие золотых приисков привели к нему коренастого широкоплечего хакаса.

— Вот, товарищ начальник, принимай гидру, — доложили они, развязывая пленнику руки. — А хозяин его, однако, удрал… Всю местность обыскали: нет, как сквозь землю прошел, окаянная сила.

Немолодой хмурый человек с черными глазами, блестящими в узких, миндалевидных прорезях, с редкой монгольской бородкой враждебно приглядывался к Данилину, в руках которого была теперь его свобода и жизнь.

— А вот его самопал, возьмите, может, для дела пригодится, — здоровый чернобородый горняк протянул Данилину тяжелую, с длинным граненым стволом «шомполку». — Палит, язва, здорово, сам пытал.

Рабочие наперебой кричали:

— Чего об ружье толковать, ты дело докладывай.

— И это не безделица… Все по порядку надо.

— Смотри, парень, хозяин-то его не сявка какая-нибудь, а всех приисков золотых владелец. Так что ты его покрепче держи.

— Ого, он такой хитрющий, язва… Одно слово: Лукашка, плут и шаромыга…

— Да чего с ним зря церемониться, стукнуть по баклану — и делу конец.

— Знамо, стукнуть… Ихняя владенья закончилась…

— А он-то кто будет, буржуй, что ли, какой? — в недоумении спрашивал Данилин, едва сдерживая негодующую толпу.

— Он хозяйский охотник, можно сказать, персональный.

— Но ведь он же не хозяин, товарищи. Он такой же трудящийся, как и вы…

К столу протиснулся опять тот же чернобородый сутулый мужик и гаркнул:

— Такой, да не совсем. Он, язва, знает, куда хозяин прииска девался… Вот пущай и докладывает… Это мы его в залог тебе доставили, а ты разберись как полагается, ежели ты большевик настоящий, вот что…

Данилин приказал взять Лукашку под стражу.

Сергей Владимирович поднялся, подошел к окну, долго глядел поверх задернутой шторки на улицу.

— Вот и Лукашка появился на свет божий… — глухо сказал он. — Тридцать пять лет прошло, и встретились… Но кого же могла заинтересовать переписка, покрытая пылью десятилетий?.. Что она в себе содержит такое? Странно, странно… все очень странно.

Снова перед ним вырос таежный человек Лукашка, мохнатый, обтрепанный и кривоногий, словно только что вылезший из непролазной колючей чащобы, взгляд дикий, недоверчивый и в то же время жалкий. Таким он был, когда его привели к Данилину рабочие-старатели. Он все знал и ничего не говорил. Когда Данилин начинал спрашивать, куда девался хозяин, Лукашка безмолвно мотал косматой, нечесаной головой или шарил по худым карманам до нельзя истерзанного армяка, выискивая табачные крошки.