Нелли Федорова - Дом на миндальной улице

Я посылаю тебе вместе с этим письмом книжечку. Ее написала сама княжна, и эта книжечка посвящена женщинам. Ты найдешь там много интересных мыслей. Обсудить их у нас с тобой вскоре будет отличный повод – я сама, от своего имени дам званый вечер. Придут все мои друзья и еще должны прийти многие из «высших слоев». Как говорит Помпей – «у лука или апельсина верхние слои никуда не годятся, и наши „верхи“ такая же дрянь», на них не придется рассчитывать, более закоснелых людей сложно найти. Но среди них водится несколько весьма тщеславных дам и не менее озабоченных своим величием мужчин, которые озабочены показать себя просвещенными и передовыми людьми – пусть сеют, ведь семена могут упасть на нужную почву. Кроме того, есть у меня еще кое-какие идеи, но их я тебе отпишу в следующем письме.

До скорой встречи,

Твоя Фелисия.

(Леонель д`F Фелисии S, 5 января, год 861)

Здравствуй, Фелисия.

Над тем, что ты рассказывала, и я думала часто. Правда, мои родители всегда обращались со мной мягко и не запрещали заниматься тем, что мне нравится, но я понимала, что они не держат какой-либо надежды связать мое будущее с чем-либо иным, кроме как с удачным браком. Хотя уместнее сказать, что таковы планы моего отца – ведь я тебе рассказала, что думала про это моя милая мама. В родительском доме я никогда не чувствовала себя обделенной или обиженной, как впрочем, и женская челядь ― ведь отца практически никогда не было дома и всем управляла мама, самое справедливое и ласковое существо в мире. У нас и слуг было совсем немного, так что мир нашего дома был совсем-совсем маленьким. Никакого церемониала, упаси Господи, у нас не существовало, наверное оттого, что древний род матери сам по себе был переполнен духом свободы и не терпел никаких ограничений в чем бы то ни было. Но наш дом находится довольно далеко от деревень и поселений, так что мне приходилось уезжать на учебу и жить в семье Паулины. Прошло много времени, прежде чем я повзрослела и научилась игнорировать Маргариту, меня обижали ее нападки и трудно было мириться с дурацкими правилами в их доме. Я всей душой ненавидела оставаться у них, с отвращением терпела, когда Маргарита, как большая черная ворона, налетала на меня в коридоре и разражалась долгими нравоучениями, от которых у меня начинало покалывать в пятках, а в ушах на день сохранялся звон. Одно из самых ранних моих воспоминаний, видимо с которого и началась моя неприязнь к этой женщине – я стою у окна, из сада льется свет, вся галерея пронизана светом, как гигантский аквариум, цветет жасмин, и этот запах всюду, как будто осязаемый. Я стою в этом душистом свете и жду, когда Маргарита прекратит орать. Но она заводится все сильнее и у нее изо рта летят брызги, а сам рот похож на шамкающий рот карася – вверх-вниз. Все во мне рвется бежать отсюда в светлый сад, где как будто бы творится какое-то волшебство, так там все прекрасно, ясно и тепло, но я не смею, пока старуха не кончит свои проповеди. Я жду, а за окном по веткам прыгают и весело чирикают птички, скачут, вольные полететь куда угодно, а старуха видит, что я вовсе не слушаю ее. Тогда она схватила меня за руку и увела в самый северный угол дома и там заперла в чулане до ужина. Я, кажется, помню еще и то, почему она подняла крик. Она увидела, как я выбежала из классной комнаты, чтобы посмотреть на сад, и у меня развязался чулочек. Мне было лет шесть-семь, я была совсем одна в галерее, и я подняла юбчонку, чтобы его подвязать. И вот за это я поплатилась. Звучит нелепо, я знаю, у меня и тогда на долгое время осталось странное ощущение огромной нелепости всей жизни в доме Паулины.

Я никогда не принимала и не пыталась понять их. Я просто изначально смотрела на них так, как смотрят на какую-нибудь диковинку, странное чужеземное животное. Конечно, я не могла показать им, что считаю их привычки глупыми и смеюсь над ними, хотя иногда я и не могла удержаться от дерзкого словечка или тихой насмешки. Узнай они об этом, они умерли бы от злости, ведь они так привыкли считать себя серьезными и важными. И в моменты соблюдения ритуалов, вроде сбора всех вместе на проповеди (слуги стали дерзки на язык, надо обругать) или посиделки в тишине с каменными лицами (воздерживаемся от веселья), я едва удерживалась от смеха, сравнивая чопорную, с поджатыми в сморщенную точку губами Маргариту с надменной гусыней, которая, чувствуя себя королевой всего двора, величественно выплывает в грязь полуразвалившегося хлева.

Они живут так, будто играют на сцене. Как будто на них постоянно смотрит кто-то со стороны, хотя их дом меньше нашего, слуг у них не много, а с людьми из деревни возле их усадьбы они не общаются, презирая их. То есть, всю театрализованность-то никто по сути и не видит. Да и те же слуги относятся к ним вовсе без почтения, как бывает в иных домах с хорошими хозяевами. Будучи совсем малышкой, любимицей толстой добродушной кухарки, которую потом выгнали якобы за пересоленный суп, я часто сидела в кухне, когда слуги ели, и слушала их разговоры, простые разговоры простых людей. В которых, однако, было столько душевной открытости, раскованности, которой никогда не было ни у одного гостя Маргариты. Может быть, часть моей неприязни к семье и порядкам в доме Паулининых теток я приняла от слуг, поскольку они считали Маргариту старой чудачкой, а к Седне, которая после тяжелой болезни повредилась слегка рассудком, со снисходительностью. Может быть и так, только эти люди были мне по духу намного ближе и приятнее, с ними у меня было больше общего, чем с Паулиниными тетками, запершими сами себя в такой же темный, душный и узкий мирок, как тот чулан.

Каждый день у них подчинен строгому регламенту, причем сами они уже не знают, зачем делают то или это. Например, тетушка Седна мне рассказывала о своем детстве. Она мне как-то говорила, что их мать долгое время рожала мертвых детей и бабки в деревне решили, что это порча… ну ты знаешь этих деревенских лекарок – если они и дают тебе способное помочь лекарство, то мотивация у них всегда на уровне пупка. Бабки посоветовали найти целебную статуэтку и повесить ее на видное место. И вот нашли такую штуку, повесили и каждое утро перед завтраком женщины собирались и смотрели на нее, чтобы «семя укрепилось». Ну и с тех пор видимо все пошло хорошо, поскольку та женщина вырастила потом пятерых дочерей. Статуэтку эту впоследствии отдали другой бездетной, но Седна, Маргарита и мы с Паулиной по утрам были вынуждены стоять по полчаса молча и недвижно, уставившись в пустую стену. Теоретически, это должно было призвать благословение и сделать нас всех плодовитыми – равно как детей, так и незамужних теток (Кстати, мы с Линой в те детские годы постоянно плакали и боялись, как бы это «семя» в нас не «закрепилось». И так было довольно долго, пока мама не опровергла все эти глупости).