Нелли Федорова - Дом на миндальной улице

А что случилось с Паулиной? Она приезжала ко мне несколько раз на неделе, представлялась каким-то другим именем, вела себя так заносчиво, чванливо. Я спрашивала о вас, но она так мне ответила, что будто бы вы ее чем-то очень обидели, что она с вами не общается и ничего не знает. Это так на нее не похоже, я растерялась… Стала с ней говорить, рассказывать, как мне тяжело здесь, она ахала, поддакивала, а потом вдруг стала хвалить Клавдия, дом, что-то болтать о моем положении в обществе… Я не знала даже, как отвечать. В общем, я ее не узнала, ее как будто подменили! Она приезжала ко мне несколько раз, и все время упоминала каких-то высоких господ, покровителей, говорила о будущих приемах, будто и не видела, что со мной происходит. Я дала ей несколько писем, одно к тебе, другое к селестийцу. Они у меня уже были готовы, я писала их несколько месяцев, как дневник, как отдушину, но уже тогда у меня что-то шевельнулось. Я почти уверена, что она не передала вам писем.

Лис, я не могу, я устала. Мне нет покоя даже в моих снах. Знаешь, раньше в детстве, когда случалось что-то страшное, я всегда убегала в комнату мамы и знала, что это самое безопасное место в мире, что никто и ничто не посмеет меня тронуть там. То же самое было и в моих снах. Гналось ли за мной чудовище, преследовал ли меня убийца или призрак, я всегда переносилась к той винтовой лесенке и пряталась за надежной дверью. И зло всегда уходило. Через несколько недель после похищения мне снился сон, что я убегаю отсюда, что бегу и никто не может меня догнать, я смеюсь и взбегаю по винтовой лесенке в комнату моей мамы, чтобы уже ничто не могло меня коснуться, а там они, и все продолжается. Последнее убежище уничтожено. Я проснулась и плакала до утра, потому что так оно и есть. Мне отсюда не выбраться иначе, чем так же, как той, что была до меня.

Я спрашивала Клавдия, какая была она, Амаранта. И знаешь, он прожил с ней лет пятнадцать, но не может сказать о ней абсолютно ничего, кроме того, что с ним она была добра и ласкова. Как будто этой женщины и не было никогда. Глупо надеяться, что у меня будет другая судьба.

Знаешь, иногда я думаю, как бы хорошо все могло бы быть, будь все хотя бы капельку по-другому. Ведь здесь же вовсе не плохо, есть все, что можно пожелать, так же светит солнце и влетает ветер в окно, те же птицы и цветы. Но все же я чувствую себя в клетке. Если бы они хотя бы попытались меня увидеть и услышать, если бы дали мне жить так, как я привыкла жить, считаясь со мной, если б дали мне видеть вас, смеяться и верить… Если б я только знала, что я принимаю его друзей и веду себя с ним так, как хочет он, но взамен бы была у меня моя жизнь, в которой бы не было постоянного присутствия чужих, принуждения, равнодушия. Если б я могла уйти из его мира в свой, в котором бы были вы и свобода выбора, свобода чувства, действия… я бы отказалась, я думаю, без сожаления, от возможности уехать отсюда, отказалась бы даже от права любить, наверное могла бы растить и его детей, если бы только за все это была мне моя награда, моя отдушина, моя жизнь! Ведь не многого же я прошу, ведь это так просто! И так безнадежно невыполнимо…

Я уже и правда думаю, может, я слишком много хочу? Может я виновата во всем этом? Мне постоянно твердят «смени отношение», но как я могу? Если я потеряла друзей, потеряла возможность делать то, что любила, потеряла даже само право называться человеком! Я не могу закрыть глаза и сказать – все хорошо, я могу жить с этим человеком, я могу принять постоянную слежку и ограничения. Не могу! Да, я такая. Да, я человек наверное, не гибкий, но я не из тех, кто изменяет свои мнения в зависимости от своего положения. Если я не терплю, чтобы меня принуждали, то я не склонюсь и если мне пригрозят смертью. Конечно, может со стороны это выглядит действительно как попытки сгустить краски, я уже заметила, чем тщательней пытаешься кому-то что-то объяснить, тем менее серьезно к тебе относятся. Но я тебе могу рассказать то, что было на самом деле, а уж ты решай, важно это или нет. Хотя я знаю, ты поймешь. Ты и Помпей, в вас я не сомневаюсь ни капли, если б не было вас, я, наверное, уже убила бы себя.

Когда еще я пыталась его заинтересовать, я дала ему почитать свою рукопись. Ты помнишь, я писала ее для мамы, когда ее не стало. Мне казалось, я вложила в нее всю мою нежность и любовь к ней. Мне казалось, это честная, ласковая история, пусть я не писатель, и все это может и наивно, но я писала от души… Он принес рукопись обратно, был очень хмурен, начал ворчать, что это дрянная тетрадка, что все, что я написала, глупо, дерзко и противоречит принятым в обществе нормам… Да черт бы с этим! Не понравилось ему – понравится другим, кто понимает в этом!

Он сказал, что я больше не должна делать такие вещи и бросил тетрадку в камин. Я бросилась ее доставать, но он оттолкнул меня и держал, пока вся бумага не свернулась. Я пыталась вырваться, но разве я могла – он намного сильнее меня. Я просто билась и смотрела, как тетрадка горит, как горит память о маме! Я бы сожгла себе руки, только бы достать ее! Потом он отпустил меня, сказал что-то, что я веду себя не как подобает сенаторше и потащил в постель…

В другой раз я вошла в комнату, а он уже был там, уже приготовил все свои штуки и ждал меня. Но ладно бы он сидел на кровати и смотрел в окно – он вытащил мою шкатулку, и методично перебирал мои письма! Смотрел, кто мне пишет, открывал, читал. Там посредине лежали мои дневники, все, что я вела с самого детства, вся моя жизнь, со всеми моими надеждами, со всеми тайными секретами, со всеми девичьими глупостями и переживаниями. И он его читал! Читал с таким лицом, как читают деловую бумагу. Да, он раздевал меня, смотрел на меня и трогал мое тело, но в ту минуту я не могла быть более голой и выпотрошенной. Он поднял голову, посмотрел на меня своим рыбьим взглядом и сказал – «у вас хороший слог». Я вырвала у него шкатулку и дневники, а он начал смеяться, мол, что такого, мы разве теперь не одно целое, что ты там скрываешь? Поднялся и хотел отобрать. И тогда я сама их бросила в огонь. Пусть никому не достанутся, раз уж умирать, раз уж быть раздетой, то не до конца, я должна сохранить то, что для меня свято. Пусть так. Конечно, было жалко. Не столько дневников, сколько писем. Там были письма от мамы, от моих детских подруг, которых я уже давно забыла, письма от вас, письмо от селестийца… Я часто перечитывала их, в этом было какое-то утешение, какая-то незримая связь с прошлым. А теперь я и не знаю, а было ли все это? Может, мне просто приснилось?

Пишу это письмо уже четвертый день. Писать его, все равно, что жить. Я знаю, оно выйдет отсюда, поедет по эосским улочкам, через рынки и аллеи, где мы когда-то играли. Письмо связывает меня со всем этим, хотя отсюда кажется, что старого мира больше не существует, и раз меня там нет, фонтаны тоже должны были погибнуть. Мне больше некому писать, некому выговориться, поэтому ты не сердись, что временами это все так несвязно выходит… Говорят, скоро княжна устраивает охоту в своем имении. По крайней мере, я видела Августу Ирис, она говорила, что это чуть ли не на днях. Теперь я буду жить этими надеждами, буду ждать, когда за мной приедут, вывезут к морю, к людям, ко всему живому! Я надеюсь увидеть и вас с Помпеем, Ирис говорила, что постарается это устроить. Она была очень серьезна и немного взволнована, почему?