Нелли Федорова - Дом на миндальной улице

(Дневник Паулины N., июль, год 861)

Здраствуй, дневник.

Чем дольше я остаюсь в этом городе, тем больше я его ненавижу. Ненавижу все в нем, ненавижу костность и тупость, которые меня окружают. Сильвия уехала из города и прохлождается, пока мы жаримся тут в пекле и пытаимся защищать Нелл. Видители, ей ненравятся, как на нее смотрят! Бутто она от общения с нами измазалась! Фелисия вообще неразговаривает со мной, только приказывает, куда мне идти и что делать, когда начнется суд. Она щитает себя самой умной как бутто! Бутто я сама не знаю, что надо говорить!

Ничего, скоро это закончется. Еще какую-то пару недель, и я поеду в имение барона, чтобы там освоеться и пригатовить все к нашей совмесной жизни. Наконецто я смогу всем показать, что я нетакая, как они думают. Я зделаю самый лучший домик только для нас, и обизательно приглашу Нелл, когда все это закончется. Мне так хочится рассказать ей обо всем. Теперь она наверника сможет меня выслушать, а несрываться о своих проблемах.

Они с бароном подружутся, он такой замичательный человек и так ласков со мной. Он очень заботется, чтобы у нас все получилось хорошо, ему интиресны мои книжки и он с удавольствеем разговаривает со мной о нашей будующей жизни. Он единствиный человек, кто мной диствитильно интиресуется. И он меня понемает, он тоже верит, что Нелл невиновата, я так щастлива! Как же мне повизло!

(Из опубликованных воспоминаний Паулины N, баронессы Северного Ариэля. Год 902.)

Я с нетерпением ждала суда, все во мне горело от праведного гнева на общество, так жестоко обошедшееся с моей милой подругой. Мне были невыносимы празднества, на которые вытаскивали меня мои тетушки, с тоской и болью выслушивала я насмешки над чистым именем Леонели. Стараниями моего любимого барона, меня не коснулась вся та грязь, что пала на всех, кто общался с Нелл и Фелисией, но порой находились люди, которые расспрашивали меня о ней, и тогда я яростно защищала моего славного друга. Вскоре мне удалось убедить в этом многих из нашего круга, и к моему удовольствию, скандальную историю стали считать нелепой сплетней и дружелюбно посмеивались над глупостью семьи Нола.

Увы, все же судебное дело было проиграно, несмотря на все мои старания защитить Нелл. Пребывая в чрезвычайном унынии, я, тем не менее, против своей воли выехала в имение моего будущего супруга, где долго скорбела о несправедливости, постигшей нас. Именно там меня и застигла весть о скоропостижной смерти бедной Леонели.

Невозможно описать весь мой ужас и отчаянье, которые пришлось пережить мне, так сильно ее любившей. Мне казалось, мир закончился и опустел, когда ее не стало. Боль и тоска усиливались тем, что я долгое время не могла узнать подробностей этой отвратительной истории, и лишь спустя полгода узнала о том, что это было подлое убийство, организованное Северином Нолой и Гаем Клавдием. Впрочем, даже справедливая кара, поразившая их вслед за тем, не могла унять непрестанной боли оттого, что ее, несомненно достойной лучшей доли, уже не было в живых. Наверное, нет таких слов, которые могли бы рассказать об этом в полной мере. Но знаю точно – эта боль сильна и по сей день, ранит мои воспоминания, как острый шип, засевший в глубинах сердца.

Так окончилась история моего закадычного друга, оборвалась трагически и жестоко. Жизнь продолжалась, вынуждала действовать дальше, но ощущение потери не покидает меня до сих пор…

(из воспоминаний Феликса Аэринея)

Я видел этот мир почти с его сотворения. Многому мне пришлось выучиться за прошедший срок, учусь я и сейчас. Со многими вещами и событиями тяжело смиряться, но я научился свыкаться с тем, что люди уходят. Я принимал своих детей, входящих в этот мир, и провожал их в последний путь. И все равно каждый раз смерть близкого выбивала меня из колеи, хоть я и считал себя приученным к этому. Страшнее всего было именно это бессилие, невозможность что-либо исправить. Когда на руках любимое и дорогое тело, мягкое и безвольное, как игрушка, и всего лишь форма для того, что никогда не вернется. Но про Минолли я знал, что она вернется, что через несколько лет я могу увидеть ее в каком-нибудь из играющих на улице детей. Что рано или поздно я вновь увижу ту, с которой был близок с детства, единственного свидетеля моей жизни, самого верного, самого любимого и преданного друга. К ней у меня всегда было иное отношение, как к цветку, который вновь появится весной, как к птице, которая снова вернется к гнезду. Я знал, что она уходила на время, и расставаясь, я никогда не прощался навсегда, но испытывал тихую, щемящую нежность. Но тогда все было по-другому.

Я был просто взбешен.

Я был взбешен тем, что они посмели посягнуть на моего друга, не опасаясь моей мести. И это было личное оскорбление мне.

Я предупреждал Клавдия неоднократно, чтобы он не связывался с Леонелью, и уже после его женитьбы, зная от ее друзей, что она живет точно в клетке, предупреждал его, чтобы не смел посягать на ее волю. Но он не слушал меня и продолжал жить так, будто владел купленной вещью, принуждая живую и трепетную душу к самым унизительным для нее вещам. Вы знаете, я никогда не мог терпеть насилия, тем более над женщинами. И то, что он посягнул на нее, будто она была его собственностью, было оскорблением ей, а значит, мне вдвойне.

Третьим, что окончательно ослепило меня, была бешеная злоба на то, что столько усилий ушли в никуда. Что полгода ушли на то, чтобы выследить ее, чтобы подготовить побег и осуществить его. Что за эти полгода было положено столько душевных сил, ее друзей, моих, и особенно ее, и все напрасно, и они добили ее, растоптали как цветок, которому нечем было и защититься. Я мог бы понять месть, а я немало видел мести за свою жизнь, мог бы смириться, если бы у мести были священные причины, мог бы оправдать убийство в поединке или драке. Но это была не месть, а гнусность. Когда двое богатых, влиятельных и сильных мужчин нанимают едва ли не армию, чтобы найти и раздавить беспомощную девочку, и травят ее из-под рукава, не посмев даже глянуть ей в глаза.

Было еще в-четвертых, в-пятых и много дальше, но одного того, что она, маленькая, слабая и беспомощная, была убита, и убита по чьей-то прихоти, хватило за глаза. Я попрощался с нею и похоронил по обычаям моей семьи, а затем взял свое оружие и отправился к Северину Ноле. Я знал, что Клавдия науськивал именно он, что без участия этой собаки многое могло бы быть иным, включая и жизнь Леонели в доме Клавдия. Бешенство застилало мне глаза, и я видел только, как расправлюсь с ним по-своему, заставлю заплатить за ее позор, хотя этого уже не могла смыть никакая кровь. Для меня не составило труда проникнуть в его дом, хотя и не стремился к этому – меня в ту минуту не могла бы остановить и армия, и я убил бы любого, кто посмел бы встать передо мной. Но никто не встретился мне по пути, будто весь его огромный дом вымер.