Валерий Махов - Вне закона

Уныло осознавая, что буфет – мечта несбыточная, Андрей Волков пошел в раздевалку, чтобы взять куртку и продолжить праздновать где-нибудь в другом месте. И вдруг…

Ох уж это классическое «вдруг»! Когда в жизни человека драмы и трагедии случаются внезапно – это дело обычное и привычное. Как там у Булгакова? «Человек смертен, но самое страшное, что он внезапно смертен». А когда радости и сладости случаются внезапно, они, как правило, окрашиваются в такие ультрамариновые тона, что никакой спектральный анализ не в силах постичь эту сумасшедшую радугу.

…Она стояла в раздевалке одна и получала одежду. Ее спина была открыта до такой степени, что голова Андрея закружилась, как глобус в руках у двоечника на уроке географии. Андрей сразу же узнал Леру, жену заместителя городского прокурора. Она была чем-то расстроена и с головой ушла в эту свою проблему. Красивые женщины вообще умеют смотреть на тебя так, как будто ты прозрачный. Как будто ты памятник неизвестным влюбленным на площади у метро. Бездарный и никчемный. Никакого интереса. Андрей смотрел на Леру полыхающими от желания глазами, и весь мир, кроме нее, потерял для него значение. Вернее, она стала этим миром, а все прочее было только сопутствующим, тяжелым и ненужным грузом.

Пауза затянулась и закончилась бы летальным исходом, если бы не спасительный ангельский голос пожилого борца со стриптизом: «Если надумаете одеваться, то давайте номерок».

«Что за бред?! Какой номерок?!» – разрывалось левое полушарие дрожащих извилин, отвечающих перед Андреем за речь. «Отдай номерок, дебил, иначе не получишь куртку», – проснулось правое полушарие, отвечающее за все остальное.

– Что с вами? Соберитесь. Вы какой-то потерянный, – донесся из поднебесья журавлиный гортанный голос.

– Нет, неправда, я найденный! – выдавил из себя Андрей.

– Найденный кем? – спросила Лера.

– Самим собой, – спошлил Андрей.

– Чем говорить банальности, лучше бы потрудились наклониться и поднять платок, – вернула его к действительности Лера.

Андрей резко присел, схватил «случайно» упавший на пол платок и вдруг, потеряв равновесие, чтобы не упасть, уткнулся лицом туда, откуда с этого мгновения начались все его радости и печали.

Бишеков Василий Павлович, известный больше в своем кругу по прозвищу Бифштекс, был крепким, лысеющим мужчиной пятидесяти лет. Герой афганской войны. Кавалер двух орденов Красной Звезды. Заместитель председателя Общества ветеранов афганских событий, он пользовался уважением и заслуженным авторитетом. В начале 90-х за жестокую драку в ресторане, где он покалечил троих беспредельщиков, пытавшихся отбить у него женщину, имени которой сейчас и не вспомнил бы, Василий угодил в тюрьму. Достаточно было одного письма, которое он отправил своему ротному командиру, начинающегося со слов «Товарищ капитан, я попал в беду», чтобы дело замяли, а его выпустили из тюрьмы на свободу. Дело в том, что его ротным был капитан Аушев, на момент Васиных неприятностей генерал-лейтенант, президент Ингушетии. Своеобразный, непокорный, с характером более чем взрывным, но в высшей степени порядочный человек. Знающий цену и мужской дружбе, и афганскому братству. Единственный, кстати, кто не встал в момент первого исполнения нового-старого гимна в Совете федерации. А это было пострашнее, чем зачистка непокорного кишлака ночью.

Но ни генерал Аушев, ни кто-нибудь другой из Васиных друзей и однополчан не знал, каким образом Васе удалось одному выбраться из плена, куда он вместе с остатками своего отделения угодил в бою под Кандагаром. В плену погибли все. Погиб даже лучший Васин друг Серега Талока. Боксер-тяжеловес, с которым Вася дружил, вместе тренировался и призывался в одну часть. А история была простая и для странной афганской войны, в общем-то, обычная. Шестерых человек, выживших в том бою, душманы генерала Дустума построили на площади посреди кишлака. Седьмому, молоденькому лейтенанту Сашке Есюку, приехавшему только неделю назад за военной романтикой, выслугой лет, двойным окладом и чеками внешторга, тут же перерезали горло, а остальных разбили на пары и приказали драться. Тому, кто выживет, пообещали сохранить жизнь.

Ребята начали вяло, ведь не каждый день приходится убивать своих друзей и однополчан. Но духи, которым хотелось настоящей корриды, сразу же расстреляли двоих, особенно заметно имитирующих драку, и дело пошло уже по-взрослому. Василию в финале достался Серега. Шансов победить было мало, так как тот был выше и физически крепче. Но жажда жизни оказалась сильнее, и, прорвавшись в ближний бой, Василий с криком: «Прости, брат, Аллах, мать его, акбар!» – вцепился зубами в горло своего друга и вырвал ему кадык. Зрелище было настолько страшным, что даже понравилось генералу Дустуму. Он лично вытер кровь с лица Василия и сказал, что если тот примет ислам, то будет славным воином Аллаха. Василий согласился, и его, покормив жирным пловом, поместили в большом доме местного муллы. Ночью Василий, зарезав двух часовых и муллу, бежал из кишлака.

Утром налетели «вертушки» и сровняли кишлак с землей. Генерал Дустум с небольшой свитой еле успел скрыться в горах. Измученного и израненного Василия подобрала десантура, и после госпиталя в Ташкенте он снова вернулся в свою часть. Но уже героем, с орденом Красной Звезды. Второй получил за пленение полевого командира, когда, будучи в самоволке, ходил в кишлак за травой и случайно один на один столкнулся с обкуренным духом. Схватка была жестокой и короткой. Василий вырубил духа и на себе приволок его в расположение части. Ротный простил самоволку и, оформив ее как разведзадание (дух оказался известным полевым командиром), представил Василия ко второй Звезде. Вот так героем он и довоевал.

…Яркое солнце заливало глаза так ласково и нежно, что не хотелось напрягать ресницы и возвращаться в реальность. Утро было каким-то немыслимо беззаботным и легким. Любимая лежала рядом. Тепло ее агрессивного ночного тела дразнило и звало в дорогу, конец которой означал только одно – смерть. Но поскольку конца этой дороги не было видно, жизнь походила на ультрамариновую жар-птицу. Никто ее толком не видел, не понимал смысла ее загадочного существования, но каждому хотелось растянуть эту отгадку. Тумановский открыл глаза и не сразу сообразил, что и жизнь его свободно-ультрамариновая, и любимая, и все связанные с ней грезы – это только сон. Вернее, даже не сон, а утренние эротические грезы, от которых осталась дурная утренняя эрекция и приятная эротическая ломка. «Вечером надо будет сдрочить», – злясь на самого себя, подумал Игорь.

– Что, Туман, столбняк напал? – спросил, открывая кормушку, дядя Леша, корпусной. Мент он был правильный и даже добрый. Поэтому Игорь не обиделся и не нахамил. Хотя, конечно, и покраснел слегка.