Светлана Климова - Ангельский концерт

— Я попросил бы вас, Егор Николаевич, отойти к двери. Руки у меня, как вы видите, заняты, и всякое ваше неаккуратное движение может привести к серьезным последствиям… Что касается «Шато-Марго» — нет слов, оно просто превосходно. Только очень удачливые люди могут позволить себе на закате дней наслаждаться вином по двести евро за бутылку… И знаете, что я вам скажу? Именно к этому я и стремлюсь. Поистине светлая цель: ни в чем и никогда себе не отказывать. По поводу обвинений, которые ваш внутренний голос сейчас выдвигает против меня, заявляю — они совершенно бездоказательны. Господь — уж вы мне поверьте — не жалует упрямцев и заблуждающихся, а именно такими и были эти двое, несмотря на возраст. В отличие от милейшей Евы Владиславовны…

Покончив с окантовкой, он просунул лезвие на пару сантиметров в толщу задней крышки переплета, подрезал ее по периметру и надорвал. Посыпалась какая-то труха, клочки пергамента или бумаги с расплывшимися бурыми пятнами, какие оставляют галлюсовые чернила; Соболь ввел пальцы в щель — и бережно извлек оттуда сложенную пополам четвертушку бумаги с неровными краями, словно ее второпях оторвали от листа побольше.

Всего секунду он держал ее на весу, сладко щурясь и пожевывая влажными губами, а затем развернул и взглянул сквозь бумагу на свет.

То, что он обнаружил, его удовлетворило. Я успел заметить, что листок заполнен больше чем наполовину, строчки казались мелкими и острыми, внизу, как и положено в письме, чернела размашистая подпись.

Немедленно после этого Олег Иванович заново сложил листок, сунул его в плоский кожаный бювар, а бювар поместил в небольшую дорожную сумку вроде тех, в которых таскают ноутбуки. Затем он выдернул вилку из розетки, поднялся во весь рост и объявил, сопровождая новость тем же жестом, каким призывал со сцены свою паству к покаянию:

— Все свободны!

Ева рванулась ко мне, за ней потянулся шнур, теперь уже безопасный. Первым делом я освободил ее запястья от пластыря и туго прикрученных оголенных проводов и только после этого прижал к себе. Соболь взял со стола мобильный, пробубнил в трубку несколько слов — и почти сразу снаружи в замке заскрежетал ключ.

Однако просто так расстаться с Олегом Ивановичем я не мог. И хотя Ева отчаянно толкала меня в бок, все-таки спросил:

— Так что же это такое?

— Это? — Соболь приподнял сумку за ремень и слегка покачал ее перед собой, явно наслаждаясь моментом. — Это стоит дороже, чем ваш… — он покосился на Еву, — чем ваш собор Святого Петра со всеми его цацками. Да-да, я не шучу. И покупатель ждет уже без малого шесть десятков лет.

— Надо же, какое терпение! — заметил я.

На этот раз он не засмеялся, а смерил меня тяжелым взглядом, словно прикидывая, нет ли ошибки в том, чтобы позволить нам с Евой просто уйти. И вдруг, словно что-то его толкнуло, произнес:

— Скажу больше — этот документ будет уничтожен. Как только попадет в руки покупателя.

— Только и всего? — сказал я. — А если бы Нина Кокорина уничтожила его раньше, как она поступила с другими бумагами отца?

— Это ничего не могло изменить. Она не смогла бы представить убедительных доказательств, а на слово я ей все равно бы не поверил.

Он говорил правду. Ева и бедняга Интролигатор ошибались, думая, что, выполнив волю Дитмара Везеля, Нина Дмитриевна могла спасти себя и мужа.

Вот теперь нужно было уходить. Я пропустил вперед Еву, и пока шел к двери, взгляд убийцы не отпускал моего затылка.

— Да благословит вас всемогущий Господь, — с иронией произнес он нам вслед, но я даже не обернулся.

Из отеля «Спорт» нас вынесло, словно щепки в половодье. Я остановил первое попавшееся такси, мы рухнули на заднее сиденье, и когда машина тронулась, я сгреб Еву, бормоча всякую бессвязную чепуху.

Все это продолжалось до тех пор, пока позади не осталась станция метро «Звездная» и еще много разного. И только когда впереди показался ведомственный дом МВД — безобразный шестиэтажный чемодан, захвативший целый квартал, — Ева отодвинулась от меня, шмыгнула носом и сказала:

— Знаешь, почему я все это сделала?

Она догадывалась, что рано или поздно этот вопрос всплывет, но я нашел в темноте ее ледяную ладошку, сжал и спросил совсем о другом:

— Это правда — то, что ты написала в записке, в самом конце?

— О маленькой рыбке? — удивилась Ева. — Конечно! Кто же шутит такими вещами?

Я почувствовал, как в горле у меня набухает колючий ком, и отвернулся.

Она не думала о том, чем мог окончиться для нее сегодняшний вечер, если бы, например, Сабины Новак не оказалось дома. Или просто не подавала виду.

— Когда я понял, что ты в одиночку отправилась в «Эдем»… — мне пришлось откашляться, чтобы голос звучал твердо. — Нет, иначе — когда я увидел тело Интролигатора на полу и понял, что…

— Он мертв? — вскрикнула она так, что водитель покосился на нас через плечо. — Петр Ефимович умер?!

— Да, — сказал я. — Тут уже ничего не поделаешь. Это случилось без тебя?

— Бедняга… — пробормотала Ева. — Я была там, когда они набросились на него, эти двое, — ты их видел в гостинице. Я сразу поняла, что, если они не оставят его в покое, он просто отдаст Богу душу. И закричала, чтобы его не трогали, что я сама все знаю… Тогда один из них зажал мне рот ладонью, заломил руку и потащил к двери, но я успела заметить, как Интролигатор поднялся, пытаясь их остановить, а второй, похожий на дохлую моль, толкнул его. Тут дверь захлопнулась, и больше я ничего не могла видеть. В коридоре было пусто, и меня сразу же вытолкали в сад…

— Зачем ты так рисковала? — возмутился я. — Что ты могла знать? Он сказал тебе?

— Нет, — Ева выпустила мою руку и покачала головой. — Не успел.

— Тогда почему?

Она промолчала. Я вытащил мобильный. Батарея была вчистую разряжена, и я спросил у водителя:

— Который час?

— Четверть девятого, — отозвался он.

— Теперь направо и во двор, — сказал я. — Остановите у шестого подъезда.

— Куда мы едем? — спросила Ева.

— Сейчас увидишь.

На повороте я на всякий случай оглянулся — улица позади была пуста.

Такси втянулось в подворотню ведомственного чемодана, облепленного по фасаду бахчевыми, гроздьями и колосьями, будто тут обитали не милицейские и прокурорские чины, а сплошные селекционеры. У шестого подъезда я расплатился и отпустил машину, но попасть в квартиру Гаврюшенко оказалось не так-то просто.

Пока хромой вислоносый охранник в камуфляже с чужого плеча допрашивал нас, а затем звонил наверх, со мной произошла одна вещь. В какой-то момент в моей голове начало прокручиваться кино. Это случилось совершенно неожиданно, но небеспричинно, и длилось не больше минуты. Когда закончилось, я мог точно сказать, что произошло в доме на Браславской шестнадцатого июля сего года.