Наталья Кременчук - Смерть на фуршете

— Бог с вами! Мне надо сдать сумку в гардероб…

Затем вновь поднялись в атриум, и Ксения в который раз за эти майские дни оказалась в теперь уже полузнакомом, но по-прежнему полуфантомно-полуфетишном мире литературной Москвы.

Вновь впечатляло предвкушающее скитание десятков разношерстно одетых, в основном уже немолодых людей, пока без тарелок и бокалов в руках. Явно, челябинско-трешневский метеорит нанес бы свободной русской литературе немалый урон и здесь.

Хотя Трешнев сказал, что «Щедринка» — премия средняя. Но что он вкладывает в понятие «средняя»: уровень литературы или качество банкета?

Они сели в середине, сбоку. Андрей и здесь со всеми раскланивался, вертел головой направо и налево — наверное, высматривал тех, с кем намечены «важные встречи», и пока не находил.

Знал он, понятно, и даму, замеченную Ксенией еще на «Норрке». Это оказалась известная эссеистка, прославившаяся своими острыми статьями еще в прежней «Литературке». В детстве, на уроках труда, чтобы не так скучно было осваивать швы и стежки, они читали их по очереди вслух, восторгаясь стилем и смелостью автора. Но это было давно, когда ей было лет тринадцать… Да, тринадцать, четверть века назад…

Но — прочь стежки, статьи и дам былых времен!

Ведущий под звуки времен «Могучей кучки» объявил начало церемонии награждения «Щедринкой» не только с заученно сусальными интонациями, но и нисколько не конфузясь такой заученности.

Хотя на сцене пока ничего особенного не происходило. Вот сюда поднялась молодая женщина, нет, девушка. В грязно-белом длинном свитере, укрывавшем ее всю, — ни юбки, ни брюк, ни даже, кажется, лосин на ней не было, один грубый шерстяной свитер из некрашеной пряжи — и сразу сапоги. Высокие, черные, почти до бедер.

— Кто это? — спросила тихонько Ксения.

— Звезда современной критики! — восклицательным предложением отозвался Трешнев.

— Вот эта?! — Ксения не удержалась от своего восклицания, совсем не восторженного, а возмущенно-удивленного.

— А что?

Нет, лучше промолчать. Не станет же она говорить, что звезда должна быть немного постарше.

Что может сказать миру и людям двадцати- или сколько-там-ей-летняя журналисточка, больше похожая на школьницу, чем на критика?

— И что, ты читаешь ее статьи? Как, кстати, твою школьницу зовут?

Но Трешнев посмотрел так, что она поняла: надо или молчать, или пересаживаться на другое место.

— Зовут ее Алена Мостовец. Она из «новомирских». А вообще — странные комментарии. — Он отвернулся и стал смотреть на звезду с нескрываемым интересом .

Из-за стола президиума поднялся высокий седой человек. Больше ей ничего не удалось разглядеть. Только то, что высокий и седой. И еще, кажется, очень усталый и очень больной. Именно очень . Но это уже так, ощущение.

На очередное Ксенино «кто это?» Трешнев разразился настоящей тирадой:

— Это Сам ! — Сам было произнесено так, будто было написано большими буквами. Нет, очень большими. Не меньше двадцать восьмого кегля.

— А сам — это кто? — заскулила Ксения, интонационно уменьшив Самого в четыре раза. До седьмого кегля. Строчными.

— Первое место по рейтингу журнала «Литература»! Ты сегодня в ударе. Не пойму: Ксения Котляр — это филолог или кто?

— Я читала… Просто у меня телевизора нет, — тоненько пискнула Ксения в ответ, и Трешнев наконец понял, что она просто придуривается.

— Все, Ксюха, не мешай мне! Я работаю! И не веди себя как героиня Толстого в сцене посещения оперы.

Ксения и сама давно уже хотела пересесть, даже место во втором ряду слева успела приметить, чтобы не раздражать Андрея своими простыми вопросами и про звезду , и про Самого и кто там еще явится.

Надо отдаться действу сполна, не отвлекаясь ни на Трешнева, ни на его странный интерес к новой критике . Потом объяснит, что с тех пор, как выбросила перегоревший телевизор и не сразу купила новый, который почему-то почти не смотрит, она и в самом деле мало кого знает и узнаёт. Но ведь это не преступление! Не все же родились в литературном лесу… Да, в нем есть и дуб, и клен, и липа — те, кто у всех на виду, те, кого ни с кем не спутаешь. Есть там и свой подлесок. Его тоже кто-нибудь знает. Но ведь эту звезду даже к подлеску не пришпандоришь.

Еще надо будет объяснить, что она и вправду филолог. С красным дипломом. И с прочими документами. Хотя вообще-то неизвестно, всякого ли, у кого такой диплом, можно назвать филологом. Насчет себя, если без официозов, Ксения до сих пор сомневается…

Опять она погрузилась в совсем ненужные сомнения! Смотри на сцену! Вот они, люди дня — финалисты. Согласно статусу премии — пишущий люд из глубинки. Все как на подбор застенчивые, словно ошалевшие от этого атриума.

И вдруг (она не поняла как — слишком ушла в себя) выяснилось: самого главного не случится. Не случится потому, что «щедринская» лауреатка не явилась на вручение.

«Не явилась!» — то тут, то там стало раздаваться по залу. Сначала шепотом, но вскоре шепот перестал быть таковым…

Но в этом мире такой скандал — на несколько минут, и в движении к объявленному фуршету все его тут же забыли. Саму Ксению отвлек случайно услышанный обрывок разговора. Она даже не заметила, что Трешнев куда-то исчез.

— Что-то живое в литературе еще способны произвести, наверное, лишь провинциалы, которые не очень знакомы с законами нашей литературной тусовки, не имеют связей в этой сфере, рассчитывают только на себя. Да, только на себя… — Ксения обернулась и увидела Самого , с доброжелательной важностью вещавшего невысокому, нелитературно выглядевшему крепышу с небольшими щегольскими усиками.

Тут Ксению толкнули, и, пока она выслушивала извинения и ползала между рядами, пытаясь собрать выпавшие из любимой, слегка потрепанной сумки карандаши, закладки, пудреницу, блестящие цилиндрики с наполовину оторванными туловищами помад, Сам и крепыш удалились.

Один из цилиндриков — «Сислей», подарок мужа, жалко! — закатился под крайний стул. И хорошо сделал. Иначе бы она не услышала еще один разговор:

— Заказ, я думаю, тянет тысяч на двенадцать. В евро, разумеется.

— Никаких проблем! Сделаем реально качественно и красиво!

Разговаривали двое: начисто лишенный красок, бесцветный мужчина, эдакий социальный альбинос, даром что в дорогом синем костюме и дорогущем галстуке, и высокая, яркая шатенка. Не свои, не «щедринского» круга. На ком еще из «щедринских» дам увидишь голубую накидку, отороченную белоснежным горностаем с крапинками черных кончиков хвоста?

Ксения оставила в покое сумку, вылезла из-под стула и сделала вид, будто рассматривает бронзового Пушкина, по праву несменяемости навечно водруженного здесь. Затем можно было полюбоваться и копией известного портрета Салтыкова-Щедрина, прилаженного к подножию солнца нашей поэзии . Ксении до аллергического зуда хотелось узнать, кто кому, а главное, кого заказал .