Наталья Кременчук - Смерть на фуршете

— Помню! — оживился Трешнев. — «Ребро Адама, бедро Евы», «Загорелые лодыжки», «Зона бикини»…

— Неужели все прочел? — не без иронии спросил Воля. — Мог бы еще наслаждаться, но проект свернули после выхода романа «Вид сзади». Какой-то депутат… кажется, из фракции ЛДПР… усмотрел в нем какие-то неподобающие намеки… Между прочим, возможно, намеки и так далее были. Ведь тексты шили из всего, что попадалось под руку. Например, Камельковский потребовал от своего любимого литературного негра, который писал от его имени, встроить эту самую родосскую историю, вплоть до судебных документов, в роман «Пот измены»…

Трешнев присвистнул:

— Это я не читал, точно. И даже не видел.

— Четыре тиража ушло сразу со складов за Урал и на Дальний Восток, а сколько Авессаломыч напечатал левака, знает только он. Но я о другом романе. Его принес нам Валя Задорожнев…

— Но при чем здесь «Кизиловый утес»?!

— Дело в том, что эти «Русские курортницы» шли у нас под единой фамилией вымышленного автора… некой супружеской пары… Авессаломыч придумал… Как их там…

— Татьяна и Руслан Байдаровы, — подсказал президент, недвижный под своими шорами.

— Леша! Титан! Неужели тоже читал?

— Встраивал в масскультовый контекст… а что Задорожнев?

— Прослышал про серию. Ну, это нетрудно, ведь Валя не только факты, но и склоки со всех столов собирает… Принес роман. Очень похожий на тот перевод, о котором вы говорите. Читаем. Даже интересно. У всех заграница: Египет, Тунис, Адриатика — а здесь Крым. Правда, эротики там было маловато — но Валя пообещал прибавить. Камельковский ему гонорар выплатил, причем даже чуть выше остальных, поскольку редактором на книге была Марина Сухорядова, по некоторому стечению обстоятельств некогда бывшая подружкой, а то и супругой нашего Вали.

— Что-то я тебя, Воля, здесь не совсем пойму, — врезался Трешнев. — Ведь Авессаломыч — скупердяй несравненный! И вдруг гонорар! Повышенный!

— Андрюша, ты на высоте не уловил подробность. — Воля, как обычно, был невозмутим. — Серия шла под общим псевдонимом, и все тексты мы закупали разом, на корню, навсегда. Конечно, гонорары все равно были слабенькие, но на фоне общей финансовой политики «Парнаса» даже привлекательные. Ты никогда не забывай, в каком времени живем.

— Понял! — нетерпеливость была одной из основных черт Трешнева. — Но тогда получается, что Валюшка, хорек еще тот, выпадало несчастье иметь с ним дело, взял перевод турецкого романа, сделанного его Махаббат, перелицевал текст в крымскую курортную историю, прибавил по заказу старого козла Камельковского эротики…

— В данном конкретном случае не «старого козла», а прозорливого редактора, — поправил Ласов.

— Хорошо, старого прозорливого козла, — не отступил Трешнев. — И чем закончилось?

— Ничем! Как уже говорил, чтобы погасить скандал с депутатом, серию закрыли. Роман остался в нашем распоряжении.

— И?

— И в распоряжении Марины, которая, собственно, его и вела. А вот как его куски попали в роман Горчаковского, ума не приложу. Причем не в том виде, первоначальном, о котором тебе говорил Адриан, а прямо в крымском, задорожневском варианте…

— И эротика сохранилась?

Читал ли сам Трешнев «Радужную стерлядь»?

Караванов вновь занялся перелистыванием страниц.

Трешнев и Ласов, поднявший шоры на лоб, смотрели на него с лицами шестиклассников времен Ксениного детства, наблюдающих за приятелем, самолично и недоступно для них разглядывающим «Плейбой».

— Насколько понимаю и помню, — Караванов наконец утолил их ожидание, — текст вставлен сюда не механически. Но одна сцена, — он показал страницы, — где занимаются любовью в роще Кара-дага, а потом плавают в ночном море, написана именно Задорожневым. Для эротизации. Изменены только персонажи. Весь суер-выер остался. Но в нашей серии это была главная героиня, нижегородская инженерша с военного завода, а здесь — внучка крымского татарина, депортированного из Крыма в годы войны. Прекрасно помню, что именно из-за нее вышел очередной крупный крик с Камельковским. На него иногда накатывала праведность. Орал, что сцена — чистая порнуха, надо убрать или, во всяком случае, переписать. А я настаивал на том, что главная проблема не в сексе, — какой там уж такой секс на фоне всего остального, что читаем и видим, — а в том, что действие происходит в еще советское время и представить, что народ купается в ночном море, совершенно невозможно! А где пограничники?!

— Да! Где пограничники? — подхватил Трешнев. — Где пограничники в «Стерляди»?

— Здесь их не надо. Время-то современное. А тогда, между прочим, задумавшись о пограничниках, Камельковский отступил и потребовал как-то переработать сцену, чтоб пограничники не могли появиться… Потому все это мне и запомнилось. Но проект рухнул.

— Вот, оказывается, откуда вы шоры и беруши берете! — воскликнула Ксения, обнаружив пакетик со спальными принадлежностями в матерчатом кармане на спинке кресла перед ней. — Здесь даже тапочки есть!

— Одноразовые, — равнодушно пояснил Трешнев. — Хотя с запасом прочности. Возьмем с собой — может, пригодятся. — Он вытащил такой же пакетик из своего кармана. — А шоры-беруши будут напоминать нам о бдительности… — Посмотрел в иллюминатор. — Здесь-то тебе они уже не пригодятся. Крутимся близ Питера. Как видно, заходим на посадку. Надеюсь, все понимают, и в Питере голодными мы не останемся, но взять этот ускользающий «Кизиловый утес» просто обязаны… Инесса, подъем!

— Что! — вскинулся на своих креслах Гриша Бурцевич. — И здесь халявщики?!

Почему нужно было проводить заключительный акт этой всероссийской премиальной пьесы в Петербурге, а не в Москве, тогда как все предыдущие действия проходили в столице, Ксения не понимала. До тех пор пока Андрей не объяснил: жюри «Пушкинского Дома» возглавляет известный писатель, да чего там говорить — патриарх. Он стар. Он удручен годами . Не может ездить в поездах. Даже на «Сапсане». Прокатился один раз, то есть туда-сюда, — оказалось, уже не по годам. Тем паче летать на самолетах. Решили сделать проще: не он к нам, а мы к нему. Это лишь на первый взгляд неудобно, расточительно, времени много отнимает… Ведь если посмотреть внимательнее, вдуматься — почему бы не прокатиться в Питер, не выйти лишний раз на невские просторы, не соприкоснуться с литературными фантомами северной столицы? А они еще, глядишь, обретут этот таинственный, неуловимый «Кизиловый утес».

Столько света, цвета, блеска и невиданных, экзотических растений — куда там ее скромному другу папоротнику, с которым она познакомилась на «Щедринке»! — Ксения еще не видела.