Андрей Молчанов - Кто ответит?

— Все по-прежнему, — обреченно вздохнул Миша. — По-прежнему нет главного: ума, здоровья и денег. Но… все завидуют, глупые люди.

— Понимаю тебя как никто, — рассеянно улыбнулся Ярославцев. — Э… Ты, конечно, удивлен нашим прямым контактом? Тогда сразу развею двусмысленность: есть срочное дело. Матерый вне его, а мне остро и быстро необходимы деньги.

Миша важно кивнул, подчеркивая полное осознание значимости слов собеседника.

Ярославцев тронул пальцем брелок, прицепленный к связке ключей, торчавших в замке зажигания.

— Знаешь, что за брелочек?

Миша, вытянув губы, мелодично посвистел. Тотчас брелок отозвался переливом мелодии свадебного марша.

— Очень хорошо, — констатировал Ярославцев. — Теперь слушай. Часть пластмассы и микросхем можно приобрести официально. Для подстраховки. Вдруг: откуда, что?..

— Азбука Буратино, — прокомментировал Миша.

— Пластмасса есть. Микросхемы есть. Макет брелока есть. Люди, задействованные на производстве — будущем, естественно, — тоже есть. Все это я готов продать. Ты — цыганский барон, рынок сбыта у тебя свой, надежнее любой сицилианской мафии… По вокзалам и поездам побредут бесчисленные…

— Сколько стоит микросхема? — спросил Миша, раскуривая сигару. — Людишки твои… проверенные, а?

— Ручаться привык исключительно за себя, — мягко ответил Ярославцев. — О цене же так: много не надо, тысяч пятьдесят.

— Столько с собой не ношу… — Лицо Миши озарилось мрачноватой улыбкой. — Куда желаешь, чтобы калым принесли? Когда желаешь? Какого человека желаешь, чтобы принес? Может, симпатичного желаешь?

— Завтра. В два часа дня. У меня дома, — отчеканил Ярославцев. — С людьми к тому моменту договорюсь. Координаты их тебе передадут. Послушание гарантирую безоговорочное.

— Ох, — вздохнул Миша. — Умная у тебя голова, Хозяин. Сколько брелоков подарил этих, как спички дарил — не думал…

— Да если бы и думал. Не в брелоках деньги, а в людях. До свидания, Миша.

— Прощай, Хозяин.

Склонившись понуро над рулем, он стылым взглядом исподлобья провожал грузную, в клетчатом, модного покроя пальто фигуру цыганского барона, усаживающегося на заднее кожаное сиденье своего заграничного лимузина, фыркавшего выхлопом двухсот шестидесяти лошадиных сил.

Все. С мелочами сегодняшнего дня он покончил. Теперь предстояло главное: предстояло совершить насилие над собой… Впрочем, не было ли насилием над собой то, что совершено им сегодня? Да, но он ни перед кем не играл, никого не обманывал, действовал открыто, а вот сейчас начиналось тягостное и порочное…

Анна. Женщина, существующая как некий объект… чрезвычайного стратегического назначения. Объект, требующий неусыпного контроля и вклада средств.

Операция «Анна» началась год назад, когда он впервые ощутил приближающуюся грозу и начал жить ожиданием катастрофы.

Однажды заставил себя встать ранним утром, поехать на противоположный конец города, дождаться, когда из подъезда жилого дома выйдет малопривлекательная сорокалетняя женщина, сядет в «Жигули» и отправится на службу. А он последует за ней и на очередном перекрестке «неловко» перестроится из ряда в ряд, покорежив бампером крыло ее автомобиля.

С этого началось «знакомство». С ее истерических упреков, желания немедленно вызвать ГАИ, сильного душевного волнения, вызывавшего в нем едва сдерживаемый смех…

— Как вы думаете… во сколько обойдется ремонт? — терпеливо спросил он, выслушав ее возмущенные причитания.

— Да тут… на двести рублей…

— Очень хорошо. Вот двести рублей. За моральные издержки. Расход по ремонту тоже беру на себя. Через три часа подъезжайте на станцию в Нагатино и там заберете свою машину.

— Я не могу через три… только вечером!

— Как скажете. А пока моя машина к вашим услугам. Техпаспорт в вещевом ящике.

Вечером, получив обратно идеально отремонтированный автомобиль с попутно устраненными дефектами, дама позволила себе, наконец, представиться Ярославцеву, как Анна, смущенно возвратив двести рублей. Тот долго отказывался, а после весело предложил:

— Данный конфликт заслуживает того, чтобы его отметить где-нибудь, скажем, в «Арагви». Деньги мои, платите вы… Идет?

Отметили. Познакомились.

Так и появился объект… стратегического назначения.

Анна отличалась вздорным характером, благодаря которому растеряла все былые способности привязывать к себе мужчин и замкнулась в работе, обретя в ней смысл и опору. Занимала Анна ответственную должность в финансовом ведомстве Внешторга, связанную с крупными валютными суммами.

Отношения с любовницей развивались именно так, как Ярославцев и предполагал: в Анне все крепла привязанность к нему, и все острее желалось ей женского, обычного: надежного мужа, детей, — при полном, впрочем, понимании неосуществимости такого желания: возлюбленный имел семью, устоявшийся быт, прочный достаток и ничего, помимо тайной связи, не мыслил. Но и тем дорожила увядающая Анна.

С блистательной небрежностью преподносились им сногсшибательные по ценам подарки, играючи разрешались острые житейские проблемки… Одно угнетало Анну: не часто, как о том мечталось, навещал ее любимый, а мечталось… Да, о многом мечталось Анне! И как-то, превозмогая страх, рискнула она все-таки спросить его: могут ли они быть вместе? Как муж и жена. Ответа она ожидала любого, но услышала более чем внезапное…

— Не хочу тебе лгать, — ответил Ярославцев. — А правда же такова: в этой стране я не добился ничего. Короче. Страну я собираюсь покинуть. Ты же со мной не поедешь. Так?

Покинуть страну… Она не могла вымолвить ни слова. На том разговор и закончился. А после были бессонные ночи и какая-то деформировавшаяся реальность повседневности. Привыкла она к Ярославцеву, привыкла, как к наркотику, утрата которого, казалось, лишала жизнь всей прелести и аромата, всей радости и надежды, оставляя лишь голую, накатанную схему ее прошлого, пустенького бытия.

И разговор возобновился. И сказала она: готова идти за тобой куда угодно…

— Милая, — ответил он, — но и это не все… Я тоже еще о многом должен подумать. Ведь сломать судьбу себе — одно, а любимому человеку — другое.

…Сейчас, поднимаясь по узким лестничным пролетам типовой пятиэтажки, он старался настроить себя на бесстрастное продолжение игры, напрочь подавив какие-либо эмоции и вообще нравственность, отбросив такие понятия, как жалость, милосердие, подлость, жестокость… Он обязан воплотиться в робота.

Всю чепуху этих размышлений он оставил за дверью. Начиналась игра. В любовь и трудно скрываемую озабоченность житейскими передрягами. И то, и другое Ярославцев в течение двух часов изображал довольно-таки убедительно.