Анатолий Афанасьев - Мимо денег

— Миллион попробую, — сказал он, как бы одолев мучительные сомнения. — Больше не выйдет… Извини за прямоту, бек, как-то ты недружелюбно говоришь, вроде со злобой. Как будто пугаешь. Разве так разговаривают с друзьями? И из-за чего? Из-за какого-то лимона?

— Зачем пугать? — встрепенулся Музурбек, победно сверкнув очами. — Никто не пугает. Дружба — это святое. На Кавказе кунак роднее брата. Почему лимон, Илюша? Где лимон, там и полтора. Ты же банкир. Возьми у кого-нибудь, потом спишешь на усушку, утруску. Не для себя прошу, камни Ичкерии плачут. Гяур прет с танками, а мои ребята раздеты, разуты. Патронов нет, из рогаток стреляем. Хочешь, поедем, сам увидишь? Спать не будешь три ночи подряд. Плакать будешь.

— Тогда через два дня, — уперся Трихополов. — Раньше никак. Много формальностей.

— Завтра. — Музурбек не скрывал торжества оттого, что додавил москаля. Не думал, что будет так легко. Потеплел смуглым ликом. — Завтра вечером, да?

Трихополов вертел в руках кожаную бутылку, завораживая нукеров. От любопытства у них вывалились языки. Наконец отомкнул золотым ключиком пробку и начал осторожно выворачивать. Улыбнулся Музурбеку.

— Ладно, убедил… Попробую что-нибудь придумать. Это все пустое. Недостойно джигитов переживать из-за ерунды. А вот это… — с убедительным чмоком вырвал пробку из тугого горлышка, — это, дорогие господа, нектар, какого вы еще не пивали. Королевский напиток. Подарок сенатора от Алабамы.

— Как называется? — заинтригованный Музурбек чутко повел ноздрями. — Коньяк, да?

— Черный бурбон, если угодно… Этой бутылке сто лет. Цена — пять тысяч долларов.

— Один бутылка? — не выдержал один из нукеров.

— Да, одна… Если бы ты знал, милый бек, сколько было охотников ее распить, но я не позволил. Берег для тебя. Чувствовал, скоро появишься. Не верил никаким слухам.

Разлил вино в крохотные хрустальные пиалки, которые прихватил из бара. Волшебная жидкость, соединившись с хрусталем, зажглась густым гранатовым светом, словно четыре маленьких ночных костерка. Трихополов ласково сжал рюмку в ладони.

— За вас, блистательные воины свободы! За вашу победу. За погибель всех врагов… Только сперва понюхать, потом пить…

Показывая пример, поднес пиалу к носу, в экстазе закатил глаза. Как и рассчитывал, гости не стали медлить, одновременно высосали свои порции, отдающие тончайшим ароматом болотных лилий. Никто не опоздал, и это была легкая, приятная смерть, мгновенная, как взрыв. Нагрянула ниоткуда и увела неизвестно куда. С холодным удовлетворением хирурга Трихополов проследил, как тень вечности опустилась на просмоленные, суровые лица и вмиг окостенила, стерла все краски. Хорош, неодолим дар, приготовленный цыганкой. Дольше всех продержался Музурбек, доказав, что родился героем. Успел мутнеющим взглядом запечатлеть на лбу Трихополова прощальное проклятие. Но не издал ни звука. Казнь прошла в торжественной, светлой тишине.

— Как же ты думал, ублюдок, — попенял Трихополов. — Разве можно хвост на старших задирать?

Будто сговорясь, три окаменевших манекена дружно ткнулись в стол, сомкнувшись черепами, возможно, шепча друг дружке какие-то новые секреты, неведомые смертным.

Микки вызвал секретаршу. Брезгливо распорядился:

— Леночка, надо убрать эту падаль. Видишь, нажрались, как свиньи.

— Да они никогда и не были людьми, — обронила вышколенная секретарша, с несвойственным ей энтузиазмом.

Гена Холера и Витя Морячок дежурили на квартире у профессора третьи сутки, их никто и не собирался подменять. Считалось, что у них командировка, и суточные шли, как при командировке. Вроде невелик труд — посидеть несколько суток в теплой хате, при полном холодильнике, при телике и видаке. Единственное, что было настрого заказано: вызывать телок по телефону, но это как раз досаждало сильнее всего. Парни молодые, здоровые, полные неуемной энергии, вдоволь отоспавшись и нажравшись, они больше не находили себе применения и осточертели друг дружке до коликов. Оказалось, пустое, бесперспективное сидение изматывает похлеще, чем канаву копать. Тем более по жизни у них были разные интересы. Витя Морячок как-никак отучился пару лет на мехмате, прежде чем вступить в банду, родом из хорошей, культурной семьи, имел склонность к рассуждениям о возвышенных материях, к примеру о концентрации эго как способе избежать гонореи; Гена Холера, напротив, урка долбаная, подкидыш деревенский, успевший к двадцати четырем годам отмотать пусть небольших, но два срока, и оба по дури. Гена выражал свои мысли в основном матом и жестами, а если удавалось связать несколько слов в законченную фразу, сам пугался и краснел, как девица перед абортом. Однако оба держали себя в руках, понимая, что худой мир лучше доброй ссоры, и лишь однажды чуть не дошло до драки, когда от невыносимой скуки затеяли играть в шахматы. Но тут уж виноват Витя Морячок, который от избытка интеллекта впал в чрезмерную амбицию. Ставки сделали один к пяти, перед тем сыграли разминочную партию, чтобы Гена припомнил, какие фигуры как ходят, но потом началась полная фигня. Мало того, что Холера брал все ходы назад по нескольку раз и то и дело объявлял «шах» и «мат», которых не было и в помине, так еще сто раз подряд повторил где-то слышанную идиотскую фразу: «Давненько не брал я в руки шашек», — чем довел Морячка до белого каления. Но худшее было впереди. Когда на пятнадцатом ходу Морячок наконец загнал противника в угол и поставил ему полноценный «мат», Холера отказался платить и понес какую-то ахинею. В оскорбительном тоне обвинил Морячка в мошенничестве, дескать, пока он ходил отлить, тот переставил по-своему все фигуры; и вдобавок намекнул, что делают с такими ловкачами в зоне. Тут бы Морячку уступить, ну что возьмешь с недоделанного, но его заклинило.

— Значит, не платишь? — уточнил он, смешав фигуры не доске.

— За лоха держишь? Хрен тебе в жопу.

— А по рогам?

— Попробуй! — Холера, нехорошо улыбаясь, щелкнул «выкидушкой», которая всегда была у него под рукой.

Морячок побледнел и отпрыгнул на середину комнаты. Владея каратэ на уровне пятого дана, он не боялся ножа, да еще в руках такой скороспелки, как Холера, и неизвестно, чем бы завершился инцидент, если бы не телефонный звонок, разрядивший обстановку. Звонил дядя Коля Хлыст, чтобы узнать, все ли у них в порядке. По телефону всегда отвечал Витя Морячок, потому что суеверный Холера остерегался «мобильника», опасаясь радиоактивного излучения в свой ящеровидный мозг. Морячок холодно доложил, что все в норме, за исключением того, что единственная извилина у Холеры окончательно проржавела и неплохо бы прислать баночку тавота для смазки. Дядя Коля шутки не понял, велел быть начеку, много ханки не жрать — и дал отбой. После этого, распив мировую, они поклялись друг другу, что больше в шахматы играть не сядут. Долго ли до греха…