Сергей Дигол - Утро звездочета

— Я прошу прощения, — говорит Малахов, сделав пару шагов в центр зала, чего оказывается достаточно для того, чтобы Сафруанов пропал из поля видимости, — но только что поступило экстренное сообщение.

Он поднимает свою папку, к которой пальцем прижимает непонятно откуда взявшийся загибающийся лист бумаги. Мне кажется, что я оглох от окатившей студию тишины.

— Только что, — нестерпимо громко шуршит бумага под пальцами Малахова, — буквально сейчас. Поступило сообщение с пометкой «срочно». Здесь действительно есть такая пометка, — неловко поднимает папку ведущий. — Несколько минут назад в Москве застрелен известный писатель, телеведущий и блоггер Михаил Зельцер.

— Блядь! — хватается за голову очкарик с «ежиком» в соседнем кресле, но его ругательство из-за коллективного стона в студии едва слышно даже мне.

— Писатель был застрелен у себя дома, стреляли снаружи и через окно. Зельцер погиб прямо за домашним компьютером, когда отвечал на комментарии в собственном блоге. На первое сентября было назначено главное событие литературного года — выход нового романа Михаила Зельцера, название которого держится в тайне, но который, если верить анонсу издательства, будет посвящен одному из самых драматичных событий в истории два…

Громкий хлопок и яркая вспышка над головой Малахова вызывает странные последствия: на студию сыплется дождь из искр. После чего я вижу по монитору, как люди падают с трибун. Падают, поднимаются и бегут, отчего гудит отделяющая нас от студии перегородка. Бегут все — это я понимаю по грохоту, по крикам, по тому, что даже телезрители сейчас хватают детей и порываются сбежать из своих квартир.

В конце концов не каждый день увидишь в телевизоре упавшую камеру, беспристрастно фиксирующую ноги спасающихся в панике людей.

— Блядь! — хватает меня за руку очкарик и первым выбегает в коридор.

Я спешу за ним, и, хотя понимаю, что это всего лишь софит, всего лишь гребанный взорвавшийся прожектор, ноги подсказывают мне, что до этого мгновения я все делаю правильно. Стена, отделявшая нас от студии, судя по звукам за моей спиной, снесена беглецами, и мне стоит прибавить в скорости, чтобы не оказаться у них под ногами. Все это видят мои сын и дочь, и у меня даже захватывает дух — пока не от бега, а от мысли о том, как вскакивает перед телевизором Наташа и как, заперев крик ладонями, мысленно хоронит меня, погибшего где-то там, за кулисами взорванной террористами студии.

Ничего не подозревающий водитель едва не бьется головой о руль, когда я прыгаю на заднее сиденье. Работа есть работа: он тут же приходит в себя и с полоборота заводит «Фокус».

— Домой? — поворачивается он ко мне, и я киваю.

И — облегченно вздыхаю.

Домой я так и не попадаю. Машина мчит меня на работу, и по дороге перед моими глазами проносятся светофоры, люди, отдельные торговые центры и целые кварталы, а еше — коридоры «Останкино», по которым я бежал, спасаясь от грохота шагов за спиной, и мне кажется, что эти несколько минут бегства и есть промелькнувшая перед глазами жизнь. Больше, как ни стараюсь, я ничего не в состоянии вспомнить.

А начинается все со звонка Мостового на мобильный водителя.

— Это вас, — протягивает тот мне трубку.

— Живой? — интересуется Мостовой и в его голосе мне слышится улыбка.

— Товарищ полковник, — бормочу я.

— Ну вот, все обошлось, — теперь точно смеется он. — Зря волновался, что не справишься.

— Товарищ…

— Ты лучше думай, где оповещатель посеял, — перебивает он.

— Оповещатель? — потею я и хлопаю себя по мундиру. — Товарищ полковник, «Йота» при мне.

— Да? — удивляется он. — В таком случае кто дал право нарушать служебную инструкцию? Зачем отключил устройство?

— Отключил? — не меньше удивлен я, доставая «Йоту» из внутреннего кармана.

Мостовой прав: устройство действительно отключено, и это — беспрецедентное нарушение инструкции. А еще — невероятное событие, ведь с тех пор, как я перевел аппарат в режим бесшумной вибрации, на сенсорный дисплей я жму исключительно для того, чтобы начать разговор или принять и передать сообщения.

— Но аппарат отключен! — возмущается Мостовой.

— Так точно, — рапортую я. — Но он и не включается.

— Что за бред? — начинает было Мостовой, но не решается вступать в техническую дискуссию, да еще на расстоянии. — В общем, как приедешь — сразу ко мне.

Я возвращаю трубку водителю и вижу, как мимо нас проносится милицейская машина с включенной мигалкой. Стало ли на улице больше милиции? Сидя в несущемся со скоростью ста двадцати километров в час служебном автомобиле, этого не скажешь. Меня беспокоит какая-то мысль, но что именно, я понимаю, лишь окунувшись в заваруху, из которой чудом вынырнул несколько минут назад.

Жена, дети! Я просто обязан позвонить Наташе, которая, должно быть, сломала ногти, набирая мой номер.

— Я прошу прощения, — протягиваю я руку и вижу в зеркале удивленный взгляд водителя. — На минутку.

Сообразив, он возвращает еще не остывший от тепла моей руки телефон. Номер мобильного Наташи я, к счастью, помню наизусть, слишком уж памятным, для нас обоих, был тот мой подарок — мобильный телефон с абонентской картой. Мой первый подарок на первый для нас двоих ее день рождения.

— Вы в порядке? — чуть ли не кричу я в трубку. — Наташа!

— Что? — спрашивает она, не понимая, почему я звоню с незнакомого номера. — Сережа, это ты?

— Со мной все в порядке!

— Что-то случилось? — кажется, начинает волноваться она.

— Вы что, не смотрели? — начинаю соображать я.

— Что не смотрели? Сережа, мы детей в дорогу собираем. Если ты про телевизор, то сегодня, кажется, даже не включали.

— Ой, мама! — слышу я где-то вдалеке голос сына. — Мам, папу будут показывать!

Он ничего не сказал. Мое продолжение, мое послание в вечность, мой рассеянный сынишка забыл о моей просьбе. Я сам виноват: я так редко просил его о чем-то раньше, что он так и не научился реагировать на мои просьбы.

— Сейчас включу, — говорит Наташа.

Я пробиваюсь сквозь ее суетливость, перекрикивая голосящих в трубке детей, что дается мне нелегко. Я не могу орать в чужой телефон в чужой машине. Все же мне удается главное — телевизор они раздумывают включать, а трубку берет Никита.

— Не стоит за нас волноваться, — успокаивает он. — Тем более, что в воскресенье дети улетают в Крым.

— Как в воскресенье? — поражен я. — Говорили же, во вторник!

— Вчера поменяли билеты. Хотел на сегодня, но на сегодня не получилось. Никак. Да и так пришлось переплачивать. Врачи говорят, что при такой жаре в Москве оставаться небезопасно. Особенно детям.

— Как же так? — сокрушаюсь я. — А я собирался погулять с ними.