Сергей Сибирцев - Рассказы (-)

Ревновать до помрачения в глазах...

Это когда Юрка Стенькин со своей приближенной гопкомпанией зазывали несколько безоглядных, легкомысленных (и Людку в том числе!) одноклассниц в нашу спальню и начинали предаваться похотливым суррогатным игрищам (черт его знает, какая такая похоть в восемь-девять годков, - так, хулиганистые, подражательные, ребячьи шалости).

Валили игриво и игристо повизгивающих девчушек на сиротские кровати в расписных покрывалах, задирали по-свойски платьишки казенные и лазили грязными пальцами (или делали вид, что непременно пролезут) куда-нибудь в трусишки для мужского изучения, чего там девчата ("девки") прячут-скрывают, - все-таки любопытно, а, пацаны? И чего они, дурочки, визжат, щекотно, что ли? Наверное, специально притворяются. Хотя все равно конфузно и самим любознательным, а поверженным Людкам и Катькам тоже конфузливо, но им всем странно интересно и волнительно участвовать в этих редких совместных щекотливых шалостях.

Я, если оказывался на эту несчастную для меня минуту в спальне, стеснительно оторопело замирал где-нибудь в дальнем углу и почему-то не решался уходить, но все равно потом, неторопливо, солидно собирался и, взросло-надуто усмехаясь на повизгивающую кучу-малу, уходил по своим делам.

Например, придумывал для себя рядовой подвиг: пробраться в столовку, выпросить что-нибудь вкусненькое у сердито-сердобольных поварих, на худой конец прихватить черную горбушку хлеба вместе с солонкой, а, взяв, сколько надобно соли, саму фарфоровую посудинку оставить где-нибудь на подоконнике: дежурный воспитатель подберет и отнесет обратно, а, раздобывши дольку чеснока, да натереть им поджаристую хрусткую корочку...

Случалось, раздобывал и ржаную краюху, и соль, и еще не окончательно усохшую желтую вяловатую чесночину и уединялся в чужой добропорядочной спальне, а лучше в умывальнике, на подоконнике с бесстрашным Пятнадцатилетним капитаном, или с веселым хулиганистым задирой Незнайкой, который чудесным образом брякнулся в жутковатый лунный город Давилон... А потом я наталкивался на любителя шашечных битв, и мы, все, напрочь позабыв, сражались до ужина.

Но все равно, засыпая на своей привычной казенной подушке, мои глаза вновь вызывали в моей ревнивой мальчишеской памяти скверные картинки, в которых бесцеремонно щупали, изучали мою тайную любовь, отличницу Людку Иванову.

Ставши окончательно взрослым балбесом, и, вглядываясь в эти волшебные детские зеркальные осколки, в которых натыкаешься на свою первую влюбленность, я пытаюсь с холодной усмешкой анализировать свою тогдашнюю непротивленческую позицию. И ведь чрезвычайно страдающую позицию - этакий маленький надутый мазохист, с рубиновыми "запрещающими" сигналами-лопухами на стриженой башке.

Спрашивается, с какой стати позволял себе этакую пассивную паскудность, - взял - и врезался в эту нечистую кучу-малу, понадавал тумаков увесистых - все-таки слыл пацаном не слабосильным, вторым силачом класса по праву считался, вполне мог и словом своим авторитетным приструнить не в меру вошедших в боевой задор-раж петушков-исследователей.

Однако в подобные щекотливые минуты, когда Людка почти счастливо заливалась тонким девчачьим смехом, переходящим в женско-истерический, если изыскатели-изучатели чересчур долго нахальничали в своей любознательности, - в эти нечистые минуты моя авторитетная воля давала слабину.

А по честному - так напрочь скисала.

А скисала мальчишеская воля по простой причине. Куда ни кинь, но все забавы-шалости строились на добровольстве. Людка добровольно "отдавала" свое, в общем-то, неоформленное (ведь славянской, неспешно зреющей породы) девчоночное тело сопливым сладострастникам.

А, впрочем, какое в те младостные годы могло возникнуть, возбудиться сладострастие? - так, обыкновенное обезьянничание, возведенное в мальчишескую доблесть. Хотя, черт его знает, возможно, и тогда уже присутствовали мужественные намеки предполагаемой чувственности.

По всей видимости, намеки присутствовали и в моем организме, а больше в воображении. Точнее - в довоображении.

Вообще, тогдашний интернатский ребятишка проходил домашний школьный урок в большинстве своем в коммунальной аудитории, - до поступления в интернатскую бурсу спал-ночевал не только в одной единственной комнате, на одних маломальских метрах - случалось и в одной постели с родителями или сожителями родителей, у стеночки притулясь, помимо своей воли любопытничал, затаившись мышкой, в моменты, когда взрослые, бегло удостоверившись, что ребенок примерно сопит, видя ребеночьи сновидения, принимались играть в свои взрослые игрушки.

Да, интернатская ребятня была осведомлена о взрослой ночной жизни взрослых намного обстоятельнее некоторых их сверстников, живущих всегда дома и имеющих свои отдельные детские комнаты и метры.

Разумеется, и моя осведомленность о ночных обязательных забавах родителей была почерпнута не из французской детской сексэнциклопедии, которую по тогдашним ретроградским советским замшелым морально-этическим соображениям не распространяли среди малышни.

Еще, будучи в самом ангельском возрасте, обладая, как и почти все детишки, прямолинейным, бесхитростным любопытством, я заинтересовался ночными проблемами родителей.

Вдруг в последние месяцы моей пятилетней жизни меня стали занимать эти ночные родительские бдения; не позволяли мне, внезапно отчего-то проснувшемуся, вновь сладостно привычно провалиться в беспамятство до самых радостных бодрых утренних лучей солнышка, а еще лучше, снова погрузиться в чудесный космический сон, где вместе с бесстрашными космическими дворняжками и таким добрым Юрием Гагариным я храбро лечу в ракете вокруг странно маленькой голубой Земли. Лечу, лечу...

И совсем некстати пробуждаюсь!

Открываю глаза и недовольно пялюсь в серую бесформенную чернь комнаты. Недовольно кручусь на своем кочковатом диване (он лично мой только ночью, а днем на моем любимом лежачке даже чужие сидят, которые гости или толстушка бабка Глаша, - соседка по коммуналке, - притащит мои любимые блинчики с ложкой сметаны и, как рассядется на целый час, прямо весь продавит!)

Кручусь, больно тыкаюсь сонным подбородком в ледяную коленку, - а ледяная потому, что насквозь промерз и никак не отыщу своего личного детского одеяла. Оно у меня ватное, простеганное и сплошь в цветках, как лесная опушка, оно как раз по моему росту и слегка на вырост, зато пододеяльник настоящий, взрослый, хотя и полуторный. Его мама пробовала подкалывать пимками-булавками, чтоб превратить по моему росту, но однажды утром обнаружила, что одна большущая пимка расстегнулась! и всю ночь ребенок спал, господи!..