Эмиль Габорио - Дело вдовы Леруж

Клер д'Арланж только-только исполнилось семнадцать. Это была милая, грациозная девушка, прелестная в своем наивном неведении жизни. Густые пепельные волосы, которые она имела обыкновение распускать, тяжелыми волнами небрежно ниспадали на ее точеную шею. Пока еще немного худощавая, лицом она напоминала божественные образы Гвидо Рени. [8] Рени Гвидо (1575–1642) — итальянский живописец, в картинах которого изящество линии и композиции сочеталось с нарочитой идеализацией образов. Особенно восхитительны были ее синие глаза, оттененные длинными ресницами, несколько более темными, чем волосы.

Редкое очарование м-ль Клер усиливалось благодаря присущему ей ореолу необыкновенности, которым она была обязана маркизе. Люди восхищались чуть старомодными манерами девушки. Она была даже остроумнее бабки, достаточно образованна и имела вполне ясные понятия о мире вокруг нее.

Образование, а также кое-какое представление о жизни Клер почерпнула от гувернантки, на которую маркиза переложила заботы о своей «соплячке».

Эту гувернантку, мадемуазель Шмидт, взяли не глядя, и по чистой случайности оказалось, что она кое-что знает, да к тому же еще и честна. Она была из тех женщин, каких часто можно встретить по ту сторону Рейна: романтичная и вместе с тем рассудочная, сентиментальная, но в то же время весьма строгих правил. Эта достойная женщина вывела Клер из царства фантазий и химер, куда завлекла ее маркиза, и в своих уроках обнаружила много здравого смысла. Она открыла ученице всю смехотворность причуд ее бабки и научила, как от них избавиться, сохраняя к ним уважение.

Каждый вечер, приехав к г-же д'Арланж, г-н Дабюрон был уверен, что найдет м-ль Клер сидящей подле бабки; ради этого он и приезжал.

Рассеянно слушая брюзжание старой дамы вперемежку с анекдотами времен эмиграции, он смотрел на Клер, словно фанатик на своего идола. Его восхищали ее длинные волосы, прелестный рот, глаза, которые он находил самыми прекрасными на свете.

Часто случалось, что в упоении он забывал, где находится. Он совершенно не помнил о маркизе, не слышал ее фальцета, вонзавшегося в барабанные перепонки, словно вязальная спица. В таких случаях он отвечал невпопад, совершал самые невероятные промахи, которым потом пытался придумать оправдания. Но это было ни к чему. Маркиза д'Арланж не замечала рассеянности своего любимца. Вопросы, которые она задавала, отличались такой пространностью, что ее уже мало заботили ответы на них. Ей было достаточно иметь слушателя; главное, чтобы время от времени он подавал признаки жизни.

Когда приходило время садиться за стол для игры в пикет (следователь про себя называл его галерой), он проклинал и игру, и мерзкого ее изобретателя. Играл он невнимательно, постоянно ошибался: бросал карту не глядя и забывал бить козырем. Старая дама пеняла ему за рассеянность и беззастенчиво ею пользовалась. Она подглядывала в снос, меняла карты, которые ее не устраивали, дерзко записывала себе фантастические очки, а в конце без всякого стыда и угрызений клала в карман выигранные деньги.

Г-н Дабюрон был чрезвычайно робок, Клер держалась неприступно, поэтому молодые люди почти не разговаривали. За всю зиму судья не обратился к девушке и десяти раз. Вдобавок перед каждым разговором он затверживал наизусть слова, которые намерен был произнести, зная, что без этой подготовки язык у него прилипнет к гортани.

Зато он хотя бы видел ее, дышал с нею одним воздухом, слышал ее голос, мелодичный и чистый, как хрустальный колокольчик, вдыхал веявший вокруг нее нежный аромат, казавшийся ему воистину небесным благоуханием.

Он, разумеется, не смел спросить у нее, как называются ее духи, но после бесконечных поисков, из-за которых он прослыл в нескольких парфюмерных магазинах сумасшедшим, г-н Дабюрон наконец их обнаружил. Этими духами он опрыскал у себя дома все вплоть до папок с делами, громоздившихся на столе.

Он так долго созерцал ее глаза, в которых ему виделось нечто неземное, что в конце концов изучил все перемены в их выражении. Ему казалось, что он читает каждую мысль той, кого обожает, и через эти глаза, словно через распахнутые окна, постигает ее душу. Он говорил себе: «Сегодня ей весело», — и его переполняла радость. В другой раз думал: «Сегодня что-то ее огорчило» — и тут же впадал в уныние.

Не раз г-ну Дабюрону приходила мысль попросить руки Клер, но он не решался. Житейские принципы маркизы были ему известны, он знал, что она помешана на знатности и непреклонна в отношении к мезальянсу; он был уверен, что, стоит ему заговорить, она прервет его ледяным «нет» и никогда уже не позволит ему вернуться к этой теме. Осмелиться на предложение значило без малейшей надежды на успех подвергать опасности нынешнее счастье, которым он бесконечно дорожил, потому что любовь довольствуется малым.

«Если мне откажут, — рассуждал он, — двери их дома закроются для меня. Тогда прощай блаженство, которое дано мне в этой жизни, тогда мне конец».

С другой стороны, он ясно понимал, что юную мадемуазель д'Арланж может встретить другой, которому ничто не помешает влюбиться, посвататься и получить ее в жены.

Как бы то ни было, отважится ли он просить руки или будет медлить, ему неминуемо грозило ее потерять. В начале весны Дабюрон решился. Погожим апрельским днем он отправился в особняк маркизы д'Арланж, и мужества ему на это понадобилось не меньше, чем солдату, идущему в атаку на вражескую батарею. Г-н Дабюрон тоже твердил: «Победить или погибнуть».

Маркиза сразу после завтрака уходила и только что вернулась. Она была в неописуемой ярости и кричала на весь дом.

А случилось вот что: месяцев восемь — десять тому назад маркиза заказала маляру, жившему по соседству, кое-какие работы. Сто раз с тех пор маляр являлся в надежде получить по счету, и столько же раз его спроваживали, предлагая зайти позже. Наконец ему надоело ходить и ждать, и он подал жалобу мировому судье на высокородную и сиятельную маркизу д'Арланж.

Вызов в суд поверг маркизу в ярость, однако она никому не сказала об этом, решив, с присущей ей мудростью, что воспользуется приглашением с единственной целью: просить у правосудия защиты и призвать мирового судью сделать соответствующее внушение бесстыдному маляру, посмевшему беспокоить ее из-за какого-то пустяка, из-за ничтожной суммы.

Нетрудно угадать, к чему это привело. Мировому судье пришлось распорядиться, чтобы упрямую маркизу удалили из его кабинета. Потому она и была в такой ярости.

Г-н Дабюрон застал ее в бледно-розовом будуаре. Полуодетая, совершенно растрепанная, красная, как пион, она сидела среди осколков фарфора и хрусталя, подвернувшегося ей под руку в первую минуту. В довершение несчастья Клер с гувернанткой куда-то ушли. Вокруг незадачливой маркизы хлопотала горничная, пичкая ее всевозможными снадобьями для успокоения нервов.