Дмитрий Тарасенков - Человек в проходном дворе

— Дорогие духи, — заметил я.

— Плевать! Выпьем?

— Подождем все-таки Генриха Осиповича.

— Да? — сказала она капризно. — Мужская солидарность?

И встала, отошла к приемнику: стала крутить ручку настройки.

Вошел Буш, кинул быстрый взгляд сначала на нее, потом на меня и сказал:

— Странно что-то! Никого у них нет. Понятно, она сейчас гостит у родных на Смоленщине, но Суркин? Не пришел еще с работы? Уже шесть, он в это время всегда бывает дома. Очень странно, — опять повторил он.

— Шесть? — переспросил я. — Так мне пора собираться. Извините, что нарушаю компанию. Было очень хорошо. — И я встал: я хотел застать своих соседей по номеру, пока они не исчезли куда-нибудь на весь вечер.

— Ну вот еще! — Буш замахал руками. — Посидим, посидим еще! Выпьем! Ах да, вы не пьете. Клавочка, что же вы, наш гость заскучал?

— Генрих Осипович, — я слегка понизил голос, — мне, право, неудобно, у меня свидание, понимаете, я тут познакомился с одной… м-м… девушкой.

Буш уставился на меня. Я скорчил ему физиономию, которая должна была означать, что я продувная бестия. Он, по-моему, даже обрадовался.

— Вас понял. Снимаю все возражения. И вот что: с Суркиным я обязательно поговорю. Сегодня же. А вы завтра зайдете к нему на работу, вот адрес. — Он взял с серванта карандаш и стал писать на бумажке. — Слушайте, а как же вы сегодня с больной ногой на свидание пойдете, а?

Об этом я забыл. Видно, мне придется прихрамывать весь вечер: вдруг еще столкнусь с Бушем. Хотя сегодня он уже, кажется, не выберется из дому.

— Вроде лучше стало, — сказал я и сделал несколько пробных шагов по комнате, припадая на “больную” ногу. — Видите!

— Отлично, — сказал Буш. — Вы ведь спортсмен, Боря? Идемте, я вас провожу.

— Всего хорошего, Клавдия Николаевна, — попрощался я.

— Желаю удачи, — ответила она, не отрываясь от приемника.

Буш открывал двери и пропускал меня вперед. Мы остановились с ним в прихожей, не внутренней, с зеркалом, а там, где была лестница.

— Слушайте, — сказал Генрих Осипович, вертя пуговицу на моей рубашке, — если вам нужны взаймы деньги, то я всегда готов. Я вам очень, очень обязан…

Я случайно поднял глаза вверх. На втором этаже, там, где деревянная лестница кончалась и образовывала балкончик, была приотворена дверь: оттуда на меня кто-то глядел. Я отвел взгляд. Горячо сказал Бушу:

— Конечно! Большое спасибо! Но пока у меня есть.

— И держите со мной связь, одному в чужом городе плохо. Вы в гостинице остановились?

— Да.

— В каком номере?

— В триста пятом.

— Вот это совпадение! — Буш внимательно поглядел на меня, поморгал.

— А что?

— Да ничего… Заходите ко мне почаще. Я бы пригласил вас остановиться у себя, но сами видите… — Он хихикнул. — Да и старик я, какая вам компания!.. Но, может, Клавочка вас развлечет? Заходите!

— Она разве не собирается уезжать? Домой?

— Пока нет. Хочет прийти в себя как-то, позагорать. Вы не думайте, она очень переживает.

“А мне-то зачем врать? — подумал я. — Или ему просто неудобно за нее?”

— Спасибо. Буду заходить.

Я снова мельком взглянул на лестницу: там никого не было. “Суркин похож на сурка, — машинально подумал я. — Интересно, где он был во время убийства?”

Я вошел в номер уже не такой бодрый, как утром: немного устал. По-прежнему парило. Но теперь над городом зашла краем клубящаяся туча. Через минуту мог брызнуть дождь — погода в Прибалтике меняется всегда внезапно. “Километрах в пяти уже, наверное, льет”, — подумал я.

Мне повезло: оба соседа были в комнате. Войтин взбивал помазком в чашке мыльную пену — собирался бриться.

— Я смотрю, вы возвращаетесь к цивилизованной жизни, — заметил я.

— Смотри, смотри, студент, — пригласил Войтин. — Учись. Науки юношей питают.

Марлевые занавески, которые утром летали на сквозняке, были раздернуты и привязаны тесемками к гвоздям в оконной раме. Прикреплять занавески было не в характере моряка. Скорее всего это сделал второй сосед. Сам он лежал сейчас животом на подоконнике и смотрел на площадь. Я подошел к окну, тоже поглядел и громко сказал:

— Гроза как будто собирается.

Сосед выпрямился. Он был аккуратен, волосы гладко причесаны и, кажется, смазаны бриллиантином, в очках (он стоял так, что в стеклах отражалось грозовое небо и глаз не было видно), среднего роста. Он сказал тихим голосом:

— Очень вероятно.

И представился, слегка поклонившись:

— Пухальский, Николай Гаврилович.

Он был четвертым из тех, что пока интересовали меня.

— Ich begrüße Sie in diesem schönen Haus. Ich heiße Boris Waraxin [3] 3 Приветствую вас в этом прекрасном доме. Меня зовут Борис Вараксин (нем.) . , — шутливо сказал я. Просто так сказал. Потому что вряд ли он мог быть причастным к событиям 44-го года: ему тогда было 19 лет.

Он слегка удивился. Поднял жиденькие брови над золотой оправой.

— Sehr angenehm, Herr Waraxin [4] 4 Очень приятно, господин Вараксин (нем.) . , — ответил он.

— Verzeihen Sie, daß ich deutsch spreche… Das ist nur ein Versuch… Im nächsten Jahr habe ich Staatsexamen, und mir fehlt Praxis [5] 5 Извините, что по-немецки… Это только попытка… На будущий год у меня госэкзамен, и я стараюсь больше практиковаться (нем.) . .

— Praxis ist das wichtigste für die Sprach — beherrschung [6] 6 Разговорная практика — первое условие для успешного овладения языком (нем.) . .

— Ну и произношеньице у вас, позавидовать можно, — после маленькой паузы сказал я. — Настоящий берлинский диалект!

— Я служил после войны в Берлине, — по-прежнему тихо сказал он.

— А воевали?

— Чуть-чуть, в конце войны.

— Наверное, училище кончали? — догадался я.

— Нет, я был до сорок четвертого года на оккупированной территории.

Это мы знали сами: из его анкеты, затребованной из Саратова. В армию он попал на Карпатах (из тех мест, кстати, был родом Тарас Михайлович Ищенко), а что делал Пухальский до этого, в настоящее время проверялось. Меня интересовал ряд вопросов, которые я бы охотно задал своим соседям по номеру. Например: откуда в кармане убитого взялся черный слон, — он не давал мне покоя. И один из них должен был знать это. Но трудность нашей работы состоит в том, что прямые вопросы не имеют смысла, пока он не обнаружен. До этого они чаще всего приносят вред. Кто враг, кто друг, было пока неясно. Значит, будем ходить вокруг да около.

— Партизанили, наверное? — спросил я с уважением.

— Нет.

— По годам не вышли?

— Нет.

Я спросил: почему же тогда? Он сказал, что я странный человек и что если б я был под немцами (“…а вам просто повезло во многих отношениях, в том числе и в смысле возраста”), то не задавал бы таких вопросов. Там все было по-разному, и далеко не все участвовали в борьбе. Он покашлял в кулак.