Дмитрий Тарасенков - Человек в проходном дворе

“Хоть взгляну на него, — вяло подумал я. — А впрочем, ни к чему. Мальчик видел его. Видел. И Черкиз здесь ни при чем…” Я мысленно представил себе площадь, Черкиза, который бродит в ожидании часа, когда по расписанию надо вести автобус обратно, перекидывается шутками с шоферами — они курят, сплевывают, смеются — копается в моторе, а мальчишка неотрывно следит за ним. Н-да.

— Ладно, — сказал я и поднялся. — Привет. Мне пора.

— Там в записке для вас есть сюрприз, — ухмыльнулся Виленкин. — Поздравляю.

Я пропустил его слова мимо ушей — есть, так узнаю, — вернулся по бульвару в гостиницу, заперся в кабинке туалета на первом этаже и стал читать записку. Про Черкиза ясно. Дальше. Валдманис сообщал, что кастета на даче не нашли. Та-ак. Это многое меняло: Суркин солгал. Но зачем? Ведь он знал, что его легко проверить. И потом: он пришел к нам сам, хотя скорей всего не мог предполагать, что разговор зайдет о кастете. А если главное как раз заключается в том, что он пришел сам? Может быть, именно так было нужно ему или кому-нибудь еще? Н-да. Все сегодня было не слава богу. Еще в записке сообщалось, что анонимка написана на машинке, принадлежащей мебельной фабрике. Молодцы, докопались, несмотря на выходной! Но кто автор? “Буш или Пухальский, — мелькнуло у меня в голове. — Скорее Буш. Потому что Пухальский незнаком с Суркиным. Он видел его один раз мельком и не знает его фамилии. Правда, это известно только со слов Пу-хальского и ничем пока не подтверждено. Но он говорил это мне, а я — студент. Но, может быть, не Буш и не Пухальский, а кто-то третий?..” По-прежнему ясности никакой. Тут в конце листка я заметил приписку: “Вчера, девочка, В — 3600, Р — 51, чувствует себя хорошо, поздравляем”. Сначала я ничего не понял, а потом догадался. Господи, Тамара родила! Девочку! А буквы “В” и “Р” означали вес и рост. Так вот что имел в виду Виленкин. Я закурил. Еще раз перечитал. Мы договорились, что если сын — будет Сергеем, если девочка — Татьяна, Таня, Танечка. Значит, Таня! А я здесь… Ах, черт! Я закрыл глаза и представил себе Тамару. Коляску придется пока взять у Лингисов, их ребенок уже вырос. Хорошую коляску в магазине сразу не найдешь. Все мелочи мы с Тамарой купили, а колясок не было. Нам предложили зайти в конце месяца: будут немецкие. Ларионов, наверное, торчит в роддоме. Носит цветы и фрукты. Пишет записки, что у меня все в порядке и я скоро буду дома. Скоро?.. Я открыл глаза. В маленькое оконце, до половины закрашенное масляной краской, било солнце. Я посмотрел на часы: я здесь уже три минуты.

Я вернулся в номер.

Вероятно, что-то было написано у меня на лице, потому что Пухальский спросил:

— Что это с вами? Вы сияете, как блин на сковородке.

Я снова был на работе.

— С девчонкой на бульваре перемигнулся. Может, встречусь вечерком, — проинформировал его я. — Вы как по этой части?

— Я? Да так… А вчера?

— Все было о’кэй! Вы женаты?

— Имею супругу и двоих детей. Но, как в том анекдоте, знаете… — Он рассказал “солдатский” анекдот.

Я посмеялся.

— Завтракать?

— Сейчас пойдем. Подождите минутку, — сказал Пухальский.

— А что?

— Мне позвонить надо.

— В коридоре есть телефон.

— В коридоре? Нет, я спущусь и позвоню из автомата.

— Как раз по пути.

— Нет, вы подождите меня здесь. Я через минуту вернусь.

— Зачем же вам подниматься?

— Ничего, я быстро. Подождете? Я пожал плечами.

— Валяйте. Он вышел.

Кажется, это было что-то вроде моего “почтового ящика” на бульваре. Поэтому я пристроился у окна за занавеской и стал ждать, когда Пухальский выйдет из подъезда. Но он пересек улицу и действительно сунулся в телефонную будку. Значит, не хотел, чтобы я что-то услышал. Ладно… Он вернулся, в отличие от меня, озабоченным.

— Все в порядке?

— Что? Нет, не совсем в порядке, — произнес он рассеянно. — Слушайте, у меня к вам есть деловое предложение. Так, пустяк. Вы ведь, кажется, нуждаетесь в деньгах?

— Еще как! — сказал я быстро. Но спрашивать ничего не стал.

— Пошли в кафе, — решил Пухальский.

Мы выбрались на улицу. Светлое и жаркое утро превращалось в день. Возле “Флотского универмага” стояла очередь. Проехала поливальная машина. Мы обогнали группу туристов, которые, озираясь, шествовали по старой мощеной улице. Они высоко поднимали ноги, чтобы не сбить туфли о булыжники, и говорили по-французски. Пухальский окинул их внимательным взглядом.

— Неплохо одеваются, черти! А? Европа! — закричал я.

— Тише, — сказал Пухальский.

— Так они ж по-русски ни бум-бум… Пойдем туда, где вчера сидели?

— Там яичницы не подают. А я привык утром кушать яйца. Очень полезно, так англичане кушают.

— Так они вроде едят всмятку? И вообще они пробавляются утром овсяной кашей, если не ошибаюсь?

— Вы много читаете, Боря, — сказал Пухальский. — Мне это в вас нравится.

Я чувствовал, что он еще не решил окончательно: стоит ли связываться со мной насчет этого “делового предложения”. Но, вероятно, что-то случилось. Отказал винтик в налаженной машине, и выбирать не приходилось. Это был мой козырь. Но и переигрывать мне нельзя. Чем проще, тем лучше.

— Читаю от скуки. Иногда. А вообще предпочитаю книгам жизнь. И терпеть не могу “книжных червей”.

— Книги бывают интересней жизни, — туманно сказал Пухальский.

— Ха! Так это смотря какая жизнь! — понес я. — Я о чем говорю: чтоб можно было выпить и закусить. Понятно, надеюсь? Девочки меня любят. Не обижаюсь. У меня в Москве есть костюм американский в полоску. Я иду: каждый мускул напряжен, руки-ноги стальные, в зубах — хорошая сигарета, а в глазах черти прыгают. Ну, знаете, это: “Ты мне скажешь тихо: “Добрый вечер”, я отвечу: “Добрый вечер, мисс”… — “откровенничал” я. Потом сразу замолчал, как бы спохватившись: не наговорил ли я лишнего?

Мы свернули за угол.

— Что ж! — сказал Пухальский. — Нам сюда, Боря.

Это было милое кафе в современном национальном духе: уютный интерьер со стенами “под дерево”, гравюры, висячие светильники. “Там, где чисто, светло”. Я вспомнил старика из этого рассказа. Он каждый вечер сидел один допоздна в таком вот, наверное, кафе. И пил. Ему было некуда уйти от самого себя. “А ведь Пухальский тоже одинок, — подумал я. — Характер, занятия…” Мы облюбовали столик, сели, и некоторое время я молчал. Потом спросил, узнал ли Пухальский о мебели для профессора.

— Сделаем, — коротко бросил он.

— А договорились?

— Договорился.

Значит, он с кем-то говорил по телефону. Или встречался. Потому что на фабрике он со вчерашнего дня быть не мог: у них “пятидневка”.

— Дорого?

— С побочными расходами четыреста пятьдесят. Тому дать, другому. Потянет ваш профессор?

— А чего ж! У него учебник недавно вышел, тугрики должны быть. Так что пребольшое спасибо вам!