Леонид Федоров - Злой Сатурн

— Паче, рума, ойка! Здравствуй, друг!

— Здорово! — ответил Ерофей, с возрастающим удивлением рассматривая пришельца. А тот, щуря узкие, черные, как угольки, глаза, улыбался, и в свою очередь дивился богатырскому росту русского ойки.

— Кто будешь? Купец? Может, мал-мало меха купишь?

— Нет! Энтим не занимаюсь. Начальство из Катерининска вожу по заводам. А ты сам-то что за человек? Случаем, не татарин будешь?

— Моя — манси. Русские вогулом кличут. Из рода Чумпиных. А зовут Степаном. Так поп крестил!

— Стало быть, ты — Чумпин! Ну а меня кличут Ложкиным! — и Ерофей сжал своей ручищей маленькую сухую ладонь Степана. — Слышал я про вашего брата, а вот встречать не доводилось!

— Живем лесам, в город редко ходим. Все урман кочуем. Сегодня туда едешь, завтра другое место едешь. Юрту разобрал, на оленя погрузил, ушел, где зверя много.

— Как цыгане, значит, по земле мотаетесь?

— Таких не знаим.

Степан присел на камень и раскурил трубку. Рядом примостился Ерофей, спросил:

— Тоскливо всю-то жизнь в лесах проводить? Зимой, поди, совсем невмоготу делается?

— Зачим тосковать? Урман — весело. Кругом все живое.

— Скажешь тоже. Вон осина, какое от нее веселье? Только кручину наводит. Дерево — оно деревом и останется. Нет в нем ни души, ни жизни. Век вокруг него крутись, а слова не услышишь.

— Как не слышишь? В урмане всяк язык понятен. Ежели понимать не будешь, помрешь быстро.

— А ты понимаешь?

— Угу! Олень пробежит, след оставит — Степан увидит, поймет, куда бегал, чего кушал. Птица кричит — Степан знай о чем. А дерево засыхать станет, совсем как стар человек плачет. Вон река бежит… мертвый разве бежит?

— По-твоему, и камень живой?

— Который тоже живой, бросишь его в огонь, а он шибко за то сердится, начнет расти и пухнуть!

Ерофей схватился за живот:

— Охо-хо! — гулко хохотал он. — Ну и умора! Горазд ты брехать, Степка. Где это видано, чтоб камень от огня пух? Вот он, камешек, гляди! — поднял Ерофей увесистый кусок гранита и швырнул вдоль берега. Камень покатился, поднимая пыль, упал в воду, окатив холодными брызгами вздрогнувших лошадей. Вот, был твой камень, и нет его. Отколь ему живым быть?

— Он лежал — спал, ты его бросил — побежал, в воду от тебя спрятался.

— Нехай будет по-твоему, — махнул рукой Ерофей. — Пущай все в лесу будет живым, мне от того веселей не станет. Сдох бы я в нем, доведись жить одному!

— А моя всегда весело. Урману иду, белку вижу, кричу: «Паче, рума!» Кедр встречу — ствол глажу, снова здороваюсь.

— С медведем встретишься — он тебя приласкает, — с усмешкой посулил Ерофей. Вздохнул и поднялся с камня. — Заболтался я с тобой, поспешать надобно. Подобрав поводья, повел коней в деревню. Рядом шагал Степан.

— Ты в городе Андрея знаешь? Высокий такой, все ходит землю смотрит — землю мерит. Встречал где? — с надеждой спрашивал Степан Ерофея.

— Андрюшку-то? Никак, о Татищеве спрашиваешь? Живем вместях в одной избе. А пошто он тебе понадобился?

— Шибко нужен. Уж так нужен шибко, что все бросил и шел к нему.

— Ну, коли требуется тебе, так сейчас и увидишь. Только айда быстрей, а то начальство прогневается, начнет всякими словами огорчать.

Василий Никитич и в самом деле с нетерпением поглядывал на реку, поджидая задержавшегося Ерофея. Хотел уж выругать, да увидел незнакомого человека, подивился его необычному виду. Еще больше удивился, когда пришелец бросился к Андрею, быстро заговорил:

— Здравствуй, Андрей-рума!

— Здравствуй, охотник! Вот так встреча! — обрадовался Андрей, хлопая по плечу зверолова. — Да ты что невесел? Поди, опять кто обидел?

— Моя — нет! Афанасий — беда! Его с Силантием медведь ломал. Шибко злой зверь. Афанасий один рука остался. Силантий его слонил, а сам…

— Мамонька моя! — прошептал Ерофей. — Экова богатыря не стало. А как Марьюшка?

— Ревет!

«Вот как оно получилось, — подумал солдат, — знать, судьба была Силантию от казенных плетей сбежать, а от зверя смерть принять!» Постоял возле Степана, покачал головой. Затем с досадой рванул поводья и быстро отошел с конями к коляске.

— Про какого Силантия вогул говорит? — поинтересовался Василий Никитич.

Андрей ответил уклончиво:

— Зверолов был. В Верхотурье с ним встречались.

— А-а! А я думал, кто из наших, заводских.

Чумпин придвинулся ближе к Андрею. Недоверчиво покосился на Василия Никитича, снизил голос:

— Дело до тебя есть. Шибко большой дело. Только чужой говорить нельзя. Беда будет.

— Это — свой, мой родственник. Вот знакомься — новый начальник заводов, вместо Геннина приехал сюда!

— Это как — родственник? Одну тамгу носите?

— Одну. И фамилия у нас одинаковая.

— Эмас — хорошо! Степан говорить будет, — Чумпин хитро сощурил глаза, порылся в висящей на поясе сумочке, извлек из нее кусок темной руды:

— Гляди. Видал такой шайтан-камень?

Андрей повертел в руках, определил:

— Железняк. Где нашел?

— Оленя ранил. По следу шел, а след гору вывел. Кругом вот такой камни лежат.

— Почему «шайтаном» зовешь?

Вместо ответа Степан вытащил нож, поднес лезвие к камню. Раздался легкий звон, нож словно прилип к куску руды.

— Магнитный железняк, — догадался Василий Никитич. — И нешто вся гора из него состоит? Показать можешь?

— Могу. Только боюсь Акинфка Демида. Шибко боюсь, урман от него ушел.

— Демидова не страшись. В обиду не дам. Награду большую выхлопочу. Сейчас можешь к той горе провести? Далеко она?

— Конь не пройдет, пешком надо.

— Ну, сколько можно, проедем, а там и на своих доберемся. Переночуем и завтра с утра в путь-дорожку.

Ночевать устроились в избе старосты. После ужина Василий Никитич спохватился:

— А где вогул? Что-то не видно его, поди, сбежал с перепугу.

— Он на берегу, возле теплинки ночует, — ответил Ерофей.

— Какой еще теплинки? — не понял Татищев.

— Ну, костер иначе. Махонький, чтоб только душу потешить.

— Пойдем посмотрим, как он там? — предложил Василий Никитич.

Они спустились к реке, возле нависшей над водой ольхи заметили слабый огонек костра. Скрестив ноги калачиком, Степан сидел у огня, посасывая трубочку. Заслышав шаги, поднял голову и, узнав пришедших, кивнул, молчаливо приглашая присесть у костра.

— Что в избе не захотел переночевать?

— Плохо там, жарко. Здесь — хорошо!

— Скучно, поди, одному-то ночь коротать?

— Зачем скучно? Степан реку слушает. Нейва-река шибко интересно говорит. Вот, слушай.

Совсем рядом, у ног, звенела и переливалась вода. Речные струи шелестели песком на перекате, гремели на быстрине камешками. Андрей прислушался и сразу же почувствовал какое-то необыкновенное очарование, шедшее от речных звуков. Похоже было, река действительно о чем-то говорила, лепетала о необыкновенно приятном и милом.