Дарья Дезомбре - Портрет мертвой натурщицы

— Оставь, — попросила Маша.

Они молчали и слушали песню. Андрею вдруг подумалось, что все его усилия с букетами и модными биойогуртами бессмысленны, потому что он — Копиист — все равно испортит ему всю обедню. «Какой мрачный у нас с Машей роман, — впервые подумал он. — Выложенный трупами. От такого не захочешь, а сбежишь к мальчику Пете в Вестминстер. Впрочем, мой роман со Светой не веселее. Похоже, — хмыкнул он, — я просто роковой мужчина. Но вовсе не в плане схожести с Бандерасом».

— Я ужасно боюсь, — глухим голосом произнесла Маша, не открывая глаз, — что все бесполезно. Ребус точно рассчитан по времени — пока мы доберемся до Харлема и следующей загадки, Светы уже не будет в живых.

Андрей мотнул головой, чувствуя, как привычно сжалось горло. Сказать ему было нечего.

А на следующее утро у него в кабинете появился художник Цыпляков. Было часов восемь — как-то очень неожиданно рано для богемы. Хотя, с сомнением оглядев его помятую физиономию, Андрей подумал, что для живописца это, скорее, ожидаемо поздно после ярко проведенной ночи.

Маша описала ему приятеля Бакрина, и, не будь в деле такой уж тупик, вряд ли они стали бы «гоняться за покойником», как Андрей это называл. Но тупик был налицо.

— Допустим, — говорил себе Андрей, — все эти Энгровские копии были сделаны давным-давно, еще до смерти Бакрина. А потом убийца отыскал эти работы, и…

Маловероятный ход, но других идей у него не имелось, и Андрей решил использовать этот. Митя грустно, сложив бровки домиком, улыбнулся, потянул вниз уже порядком растянутый свитер в бурых пятнах… «Краска, это просто краска!» — успокоил себя Яковлев. А художник дыхнул на него застарелым перегаром и дешевым табаком.

— Здрасте, начальник. — И сел без приглашения. Взглянул вокруг на пустые с раннего-то утра столы прочих сотрудников. — Вы, как я вижу, тут главный муравей.

— А? — нахмурился Андрей.

— «Стрекоза и муравей». Басня Крылова. В смысле — работаете много.

— Есть немного, — кивнул Яковлев. — А вы, судя по иронии, — стрекоза?

— Я? — Митя усмехнулся. — Я, начальник, самый что ни на есть стрекозел. Со стажем. Так как там с Васей? Есть что новое?

— Нет, — покачал головой Андрей. — Из нового — только трупы. Но маловероятно, что ваш давно покойный друг имеет к ним какое-либо отношение.

— Маловероятно? — вытаращил глаза Цыпляков. — Да вы в своем уме, начальник? А другой художник, способный Энгров подделывать, это вам что — вероятно? И потом, — Митя наклонился к Андрею. — Наколоть напыщенных музееведов липовыми Энграми — это вполне в его духе. Вы не представляете, что он был за тип!

— Вот и расскажите. — Андрей откинулся на спинку стула — хоть запах изо рта «стрекозла» был и невыносим, но сам художник ему почему-то был симпатичен.

Митя шмыгнул огромным носом, взлохматил и так стоящие дыбом нечесаные волосы:

— Ноу лимитс был наш Вася, понимаете? Вася без границ.

— В смысле?

— А не было у него и двадцать лет назад разделения на «можно» и «нельзя». Ну, к примеру, — и Митя внезапным барственным жестом закинул ногу на ногу, — приехали мы однажды к бабке моей в деревню. И вздумалось ему писать натюрморт: ну, знаете, такой «охотничий», с битой дичью. — Митя сделал паузу опытного рассказчика. — Так вот: передушил он тогда голыми руками всю бабкину птицу. Я его спрашиваю — ты, сволочь, с живых писать не мог?! Меня ж бабка прибьет! А он отвечает: не-а, с живых — совсем не то. Даже, знаете, удивился, засранец, моему вопросу.

Митя грустно улыбнулся, вынул из кармана потрепанного пиджака черно-белую фотографию и протянул Андрею. Тот задумчиво рассмотрел снимок, сделанный в каком-то бородатом году вроде начала 90-х на природе. Озеро, палатки на заднем плане, пара коротко стриженных девиц в джинсе и четверо длиннопатлых парней в плавках.

— Вася — второй слева, — Цыпляков ткнул почти детским пальцем с траурным ногтем в фотографию. Андрей вгляделся в узкое лицо с выразительным, купидоновым луком изогнутым ртом.

— Спасибо. Я могу ее пока у нас оставить?

Митя пожал плечами:

— Да берите совсем. Кому мы нужны?

Андрей крутил фотографию в руках — теперь, когда он знал, кто из этих юнцов Бакрин, лицо не отпускало его.

— Скажите, а у Бакрина были какие-нибудь особенности характера? Странности?

Митя усмехнулся:

— Были, конечно. Мы ж, люди искусства, все чуть-чуть с приветом. И чем талантливее, тем привет, понимаешь, приветистее. А Бакрин был не талант даже — больше. Боюсь слово назвать.

Андрей гнул свою линию:

— Ну, я не знаю — привязанности там, антипатии?

Митя вскинул на него глаза:

— Антипатии?.. Хотя… Знаете, Васька терпеть не мог молодых телок, даже хорошеньких. Странно, да? Особенно для художника, — он пожал плечами. — Я имею в виду — мы ж все задействованы на эстетике, на красивости. А привязанностей у Васи имелось всего две — мать да тетка. Им уже было хорошо за пятьдесят. Васятка их обожал. Мог с ними часами сидеть. Приводил в пример Рембрандта и Рубенса.

— Кого?

Митя ошарашенно на него воззрился, и Андрей, чуть покраснев, поправился:

— Я не в смысле — кто они такие. А в смысле — в каком смысле? — совсем запутался он.

Митя кивнул:

— В смысле, что старики живописнее молодых обтянутых мордашек. Морщинистые лица, говорил он, писать в сто раз интереснее — игра светотени, совсем иное выражение глаз…

— И это, — заинтересовался Андрей, никогда ранее не задумывавшийся на эту тему, — действительно так?

— Ха! — улыбнулся Митя вдруг совсем мальчишеской, бесшабашной улыбкой. — Кому как! Я вот, к примеру, больше люблю молодых писать. И красивых. — Он подмигнул Андрею, уже вставая. — И желательно голых!

«Бред какой-то! — сказал себе Андрей, когда художник исчез за дверью. Он пошел и открыл на всякий случай форточку — чтобы проветрить комнату от богемных алкогольных миазмов. Елки, этому парню так не хочется, чтобы Бакрин был мертв, что он заразил своим безумием и его! Для него, видите ли, свидетельство о смерти менее доказательно, чем рука гениального Васи, проглядывающая в эскизах Энгра! Да он просто пьян. И, как все художники, — чуть-чуть городской сумасшедший. Надо заниматься делами! И выгнать из головы чужих тараканов», — решил Андрей, бодяжа рекордное количество растворимого кофе в огромной кружке.

День прошел, как сон пустой. Ни на секунду не отрывался он от энгровского дела. Но допрашивая подружек покойных девушек, перечитывая до рези в глазах материалы дела, он чувствовал чугунной сыщицкой задницей и надзвездной сыщицкой интуицией, что тут только шелуха, никуда не ведущие концы, и взгляд его снова и снова возвращался к фотографии Бакрина. Митины тараканы никуда не делись из его башки, более того, прочно в ней обосновались.