И Собецкий - Фишки нА стол !

Крот сманил из оперотряда еще нескольких ребят, уставших от руководящего комсомольского влияния. Этим он страшно рассердил командира оперотряда Костю Побелкина, в одночасье лишившегося наиболее активных работников. Побелкин то и дело писал на Крота кляузы в партком и деканат, правда, упоминать при этом Валентинова все же не рисковал. Он поднимал страшный шум из-за всяких мелочей, вроде самодельного микрофона под столом секретаря Приемной комиссии или поддатого члена парткома Университета, который по пути в милицию в сопровождении Крота случайно ударился лицом о косяк двери (судя по лицу, не меньше десяти раз). Секретарь парткома, однако, уже уладил с начальником отделения эту историю к обоюдному согласию сторон и договариваться еще и с Побелкиным не собирался. Поэтому Костя лишь время от времени безрезультатно пытался поймать Крота на чем-нибудь абсолютно незаконном, а также строго запретил пускать возмутителя спокойствия в штаб оперотряда.

Здесь, в штабе его легче всего было застать. Вот и сейчас Кулинич, заглянув внутрь, увидел Крота, забивающим "козла" с окодовцами. Присев рядом, опер взял фишки и завел разговор. Подведя к интересующей теме, он попросил Крота сориентировать его в мире университетских спекулянтов.

Мира спекулянтов как такового в Университете не оказалось в силу того, что, по словам Крота, спекулировали здесь все.

В 206-м отделении милиции, как и в других, имелась группа угрозыска и паспортный стол. Представительств же других милицейских служб, в том числе БХСС, отделению не полагалось. Бэхаэсэсники из района если и заглядывали в Университет, то крайне редко, так что спекулянты чувствовали себя здесь достаточно вольготно. Пустующую экологическую нишу в отделении заполнял, по мере своих возможностей, Крот, исполняя роль местной службы БХСС.

Крот с готовностью согласился поделиться своими знаниями и под стук костяшек и возгласы "А мы поперек!", "Приплыла!" и "Считайте фишки!" он прочел вводную лекцию на тему "Спекуляция и черный рынок в Университете".

Черный рынок в Университете был особенным, не похожим на тот, что функционировал на всей остальной территории страны, хотя и столь же черным. Во-первых, движение товаров здесь не подчинялось нормальным рыночным или хотя бы базарным (ибо в нашей стране пока не рынок, а базар) законам. В то время, как везде поток товаров, поступая от производителей (либо расхитителей) к оптовикам, далее дробился, переходя к более мелким спекулянтам, и от них уже попадал к потребителям, в Университете путь обычных в общем-то товаров бывал порой весьма причудлив. Отдельные оптовые торговцы доставляли в общежитие крупные партии дефицитных вещей, и сюда же стекались более мелкие, закупленные в торговой сети и у тех же спекулянтов. Лишь немногие товары находили в Университете своего потребителя. Большей частью они перепродавались по нескольку раз среди студентов как партиями, так и поштучно, естественно, цена каждый раз возрастала. Покрутившись так некоторое время, товар уходил обратно к московским спекулянтам или в другие города. Получившаяся в результате каша не подчинялась никаким экономическим закономерностям, но позволяла почти каждому студенту получить каким-то образом небольшой доход.

Во-вторых, университетский рынок, в отличие от городского, имел, так сказать, заочный характер. Никто не стоял с товаром в руках, не ставил лотков и не открывал ларьков. Все сделки заключались посредством объявлений, под которые были отведены десятка два больших стендов в разных корпусах. Объявлений громоздились тысячи и тысячи, их постоянно растущие напластования среди роящихся вокруг студентов чем-то напоминали пчелиные соты. Бумажный слой был таков, что если Кроту требовалось, к примеру, изъять интересующее его объявление, он просто втыкал под него ножик и, подрезав снизу, выдирал вместе с сантиметровой толщины куском более ранних наслоений. Образовавшаяся рана моментально зарастала новыми бумажками. Практически все объявления были анонимными. Свой телефон или номер комнаты на них писали покупатели, а продавцы обращались к ним самое большее через полдня. Подобная традиция возникла из опасений спекулянтов; таким манером они надеялись сохранить анонимность и уберечься от милиции. Против милиции это, возможно, и помогало бы, если б та вздумала ловить университетских мелких спекулянтов. Но молодым росткам рыночной экономики противостоял Крот, а от него никакие уловки не спасали!

За всеми этими разговорами Кулинич, не уделяя достаточно внимания игре, два раза остался козлом. Уходить побежденным он посчитал оскорбительным для чести мундира и поэтому задержался еще, чтобы преподать урок дружинникам. В паре с Кротом взяв реванш и в довершение навесив соперникам "яйца", он заметил, что времени уже "ого-го", и пора бы действительно взяться за спекулянтов.

Тяжко вздохнув, опер уже хотел идти, но тут оказалось, что ближайший спекулянт фактически у него в руках. Ребята собрались на операцию. Накануне Крот договорился по телефону с неким Андреем о покупке у него наручных часов по явно завышенной цене, и сейчас собирался взять этого Андрея и пустить его по административке за "незаконную продажу по ценам, превышающим...". Как понял Кулинич, это была уже отработаная процедура: подставной покупатель задержание - протокол - статья 1502 - судья - штраф с конфискацией. Отделению регулярно сыпались "палочки", а Крот тренировал своих ребят для более серьезных дел.

Естественно, опер заявил, что примет участие в операции и договорился о получении задержанного спекулянта в свое распоряжение.

Возле дежурной части его окликнул Петрович, дежурный по отделению:

- Але, Николаич! Это для тебя, кажется. Тут ребята жилой сектор отрабатывали...

Петрович почему-то ко всем обращался исключительно по отчеству и на "ты" и к своим коллегам, и к гражданам, и к задержанным. "Ну, че, Сергеич, подписывать будешь", - добродушно говорил он арестованному и при этом так искренне улыбался, что задержанный тоже расплывался в улыбке как дурачок, совершенно забывая, что ему светит лет пять срока. Единственным исключением для Петровича был начальник отделения, именовать которого Владимирычем он решался только за глаза.

- ...Нашлось двое свидетелей, как накануне убийства этот сукин сын Фотиев поругался с каким-то черным. Но не тем, что у нас отдыхает, а другим, вроде бы, спекулянтом. Вот протоколы, почитай.

Эмоциональная оценка потерпевшего не вызвала у опера протеста. Так испортить показатели отделения, позволив убить себя в конце квартала, мог только законченный сукин сын.

В показаниях утверждалось, что накануне вечером Фотиев на лестнице бурно объяснялся с неким гражданином упомянутой национальности, о котором известно было лишь то, что это оптовик, регулярно носивший в общежитие партии товаров. Ни имени, ни подробностей внешности очевидцы не сообщили. Хотя у Кулинича возникли определенные сомнения относительно искренности свидетелей, но протокол составлял зампорозыску Хусаинов, и если уж он не смог вытянуть у свидетеля всей правды, значит уже ничего не поможет. Не исключено, впрочем, что свидетель действительно не знал имен.