Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.]

Шлайнер не ответил. Стараясь не уронить своего достоинства, прошел мимо собаки к покосившейся калитке.

Анна Билкова изо всех сил пыталась твердо стоять на ногах, но это ей плохо удавалось.

Впрочем, поручик Шлайнер ничего не заметил. Он спешил. И был очень бледен, несмотря на полуденный зной.

Гостиница «Рыхта» существовала с незапамятных времен. Некогда здесь был постоялый двор, с той поры сохранились подвалы, арочный въезд, мощенный известняком, и сырость — каменные стены сочились влагой. В начале века надстроили два этажа, по всему фасаду пробили широкие окна. Сейчас в них заглядывало солнце, процеживая лучи сквозь прозрачную занавеску на старинном латунном карнизе.

Седой мужчина в черных брюках и белой рубашке расстелил на столах скатерти и расставил вазочки, из которых уныло торчали красные бумажные гвоздики. Старший официант Карлик широко ступал в стоптанных лакированных туфлях — ноги у него были кривые и плоскостопые. Карлик открыл ворота под аркой. Потом подошел к окну и выглянул на площадь. Как пятьдесят пять лет назад. Дело в том, что старший официант Карлик именно здесь выучился своей профессии и разделил с этим домом и с этим городом все превратности судьбы. Карлик кивком поздоровался с парикмахером, выглянувшим из парикмахерской напротив.

В это солнечное утро на пороге ресторана вдруг словно материализовалось видение с курорта Лаго-Маджоре — замшевые туфли, светло-бежевые брюки, широкий пояс, рубашка цвета бордо с высоким воротничком.

Старший официант Карлик только глянул на него, но и бровью не повел, потому что видение поигрывало деревянной грушей с ключом от гостиничного номера. А пан Карлик давно выработал рефлекс безупречного обращения с клиентами.

— Гм, добрый день, — сказал молодой человек, как ни странно, по-чешски. — Где у вас администрация?

— Пожалуйте сюда. — Пан Карлик слегка поклонился и указал в угол за стойкой. Там на стене красовалась доска с шестью крючками. А под ней — столик с регистрационной книгой. Один ключ на доске отсутствовал. Видимо, тот самый, которым играл молодой человек.

Пан Карлик взял у него ключ и повесил на крючок. И на минуту словно застыл. Но быстро спохватился и начал шарить в ящике за стойкой, разыскивая очки.

— Пардон…

— Вы что-то сказали?

— Пардон, вы, видимо, пан Экснер?

— Да.

— Вам тут было письмо. Пани Штейнова уехала в субботу. И оставила вам письмо.

— Я получил его ночью. Когда уехала пани Штейнова?

— В субботу после обеда. Вскоре после обеда.

— Что ж, хорошо, — сухо обронил Михал Экснер. — А что вы предложите на завтрак, пан метрдотель?

— Извольте: ветчина и яйца всмятку. Копченая колбаса. Кофе с молоком, хлеб, масло. Суп из потрохов. Свеженький, рекомендую.

— Ну, тогда суп. И черный кофе. Еще минеральной воды. А вы не посоветуете, что здесь стоит посмотреть?

— Вы впервые в наших краях?

— Да.

— Тогда начните с английского парка. Утром там особенно красиво… — Пан Карлик осекся. — Впрочем, сегодня… вероятно, лучше первым делом осмотреть замок, а потом французский парк и оранжерею.

— А в чем дело?

— Сегодня до обеда тот парк, наверно, будет закрыт.

— Наводнение?

— Нет, нет. — Старший официант откашлялся. — Кажется, убийство…

Михал Экснер с отсутствующим видом посмотрел на пана Карлика. Медленно сунул руку за ремень и тяжело вздохнул.

— Минеральной воды, пожалуйста, пан метрдотель. И не надо охлаждать. Змея, наверно, ужалила…

— Сию минуту. Что вы, какие змеи! В парке их нет, там сыро. — Старший официант подал Экснеру бокал, наклонился, как к хорошему знакомому, и вполголоса добавил: — Это было убийство.

Войтех Матейка подошел к воротам парка.

— Стой! — крикнул молодой вахмистр, вскочив с каменной скамейки.

Матейка, вздрогнув, выронил этюдник.

— Извините, пан Матейка, я вас не узнал, — сказал вахмистр и бросился поднимать этюдник. — Простите.

Матейка пригладил волосы, поправил очки.

— Ничего, ничего. Что это вы тут делаете?

— Сторожу.

— Ага, — кивнул художник. — Ну, до свидания.

— Погодите, — бросился за ним вахмистр, — туда нельзя.

— Почему это?

— Сейчас туда нельзя.

— Это из-за того, что…

— В парк, — повторил вахмистр, — пока что нельзя.

— Послушайте, — пренебрежительно махнул рукой художник, — это же нелепо! Там в самом деле что-то случилось?

— Случилось, — хмуро ответил молодой вахмистр.

— Значит, потому вы и сторожите?

— Вот именно.

— Но ведь это нелепо, а? Ведь перелезть через ограду ничего не стоит. А в нескольких местах она и вовсе обрушилась…

Вахмистр пожал плечами:

— Там сейчас собаки.

Запасник музея был расположен не слишком удачно — на третьем этаже, в зале с крестовым сводом. Это помещение было самым большим и, бесспорно, одним из красивейших в замке. Находилось оно в торце восточного крыла и окнами выходило на три стороны света: на запад — к внутреннему двору, на север, где глубоко внизу, под обрывом, лежал английский парк, за ним виднелись Дворы и еще дальше — Мезиборжи. Восточные окна смотрели на леса, темневшие за парком, на дальние, у самого горизонта горы. Под окнами было несколько строений с красными черепичными крышами и корчма. Зимой в зале стоял промозглый холод, но сейчас все было залито солнцем, яркие лучи озаряли полки с керамикой, витрины с бронзой, коллекцию каменных топориков, сверкали на перламутре пистолетов, на серебре ружей и латуни кавалерийских шлемов прошлого века. За столом, изъеденным древоточцем, — он был придвинут к среднему из окон, выходящих на север, — сидели друг против друга и пили кофе студент-археолог Эрих Мурш и доктор искусствоведения Яромир Медек.

— Сегодня ничего делать не буду, — заявил доктор, сорокалетний мужчина. — И завтра тоже, и послезавтра, а потом, наверно, поеду домой.

— Да, старик был что надо, — грустно заметил Эрих Мурш.

— Талант! Почти гений! А его скульптуры, эти страшилки… Господи, я ведь знал с самого начала. Весь мир восхищался ими в Монреале.

— Да, — осторожно согласился Эрих, — он делал их неплохо…

Студент не хотел обидеть человека, о котором говорили, что он чуть ли не основатель современного примитивизма. Самого Мурша все это не слишком интересовало, к тому же он, воспитанник почти математически-строгой и сурово-реалистической школы доктора Соудека, глядел свысока на любые проявления романтизма. И восторженные похвалы — чего бы они ни касались — вызывали у него только снисходительную усмешку.

— Видите ли, коллега, — Медек потер затылок, — здешняя картинная галерея — это, собственно, просто-напросто собрание курьезов. Как по-вашему, зачем я столько лет упорно езжу сюда? Ради копий Тициана? Да это же коллекция курьезов. Они напоминают примитивистов — тот же детский взгляд на мир, лиризм, что ли… — Он махнул рукой. — Я ездил сюда ради Рамбоусека! Он не только обладал фантазией и умением, но и искусно владел ремеслом. Золотые руки…